РОДОВОЕ ГНЕЗДО

АНАТОЛИЙ СВИРИДОВИЧ ВАСИЛЕНКО

"ЛЮБОВЬ МОЯ РОССИЯ"

повесть

ОТ АВТОРА

Россия всегда привлекала к себе деятельных людей со всех концов света. И кто только не приходил на ее просторы в поисках счастья! С Запада и Востока являлись воины и купцы, аристократы и простолюдины, старые и малые. По-разному складывалась у них судьба: кто делал головокружительную карьеру, подымаясь до подножия трона Государя Императора, а кто из немецких баронов записывался в казаки или даже в казенные крестьяне. Но большинство из них, тем более их дети и внуки, тесно связывали свою личную судьбу с судьбой России и ее культурой. И что любопытно: их патриотическое сознание отличалось нередко большей остротой переживания, чем у иных коренных жителей. Свои нерусские фамилии ряд из них навечно вписал в почетный список борцов за благо России. В этот высокий список выдающихся деятелей России Борковские и Соколовы-Бородкины не входят. Но они принадлежали к тем незаметным строителям исторической России, которые на протяжении ряда поколений верой и правдой ей служили

 

БАРКОВСКИЕ

ПЕТР БОРКОВСКИ

Достоверно известно, что в 1813 году губернский секретарь Петр Бурковский (по табели о рангах чин II класса) получил раз решение от городской думы Николаева построить собственный дом с фасадом в городской части в квартале № 72. Польской фамилии «Борковских» в России не везло: поскольку буква «о» в первом слоге произносится поляками как нечто среднее между «о» и «у», то эту фамилию записывали по-разному. Особенно вни мательный к фонетике писарь городской думы записал Петра как «Бурковского». Другие же писаря-великороссы, привыкшие «акать», переделали «о» на «а», и дети Бурковского стали уже Барковскими.

Каким же образом Петр Борковски оказался в российском городе Николаеве, основанном 6 декабря 1788 года в устье Южного Буга по повелению Светлейшего князя Потемкина-Таврического?

В семейных преданиях сохранилась память о том, что он при надлежал к ветви польских дворян Борковски, приписанных к гербу «Новина». В старой Польше были еще Борковски герба «Юноша», Борковски герба «Долива», Борковски герба «Сулима» и Борковски-Дунины герба «Лебедь». Борковски герба «Новина» имели свои родовые земли в окрестностях города Лукува, входившего в состав Люблинского воеводства. Лукув лежал на пересечении путей в Польшу из Киевской Руси, Литвы и Прус сии и подвергался постоянным нападкам с разных сторон, К тому же места были глухие, покрытые лесами и болотами, и в гербе города Лукува, как и в гербах ряда городов России, есть изобра­ жение стоящего на лапах медведя. Лукув основал сам король в XIII веке, и для его защиты стал наделять окрестными землями тех дворян, которые не боялись селиться в необжитых, опасных местах, обязывая их воинской службой. Герб «Новина», которым Борковски заслуженно гордились, был дан им за мужество и самопожертвование. Видно, героических поступков представители польских родов, приписанных к этому гербу, совершили не мало, поскольку о происхождении герба существуют две версии. По одной, первый обладатель герба «Новина» отдал своего коня королю на поле боя и потерял вследствие этого ногу. По другой версии, попав в плен вместе с полководцем и будучи скованным одной цепью с ним, он отрубил себе ногу, чтобы дать тому воз­ можность бежать из плена и разгромить врага. Поэтому герб имеет на голубом фоне щита изображение ноги в доспехе со шпорой.

Кроме герба, можно привести и другие свидетельства высо ких воинских доблестей у польских дворян. Французский военный инженер Гийом де Боплан, живший в Польше и на Украине в середине XVII века, был в восторге от воинственности шляхтичей. В частности, он писал: «Дворяне отличаются храбростью и мужеством, и в искусстве владеть оружием превосходят всех своих соседей как люди, постоянно упражняющиеся в нем».

Помимо воинского умения суровая природа лукувской земли требовала от ее жителей овладения навыками пионеров, налаживающих жизнь на новом месте. Многие представители рода Борковски занимали административные должности в земле Лукувской; писарей, судей, старост. Образование в Люблинском и соседних воеводствах было поставлено на хорошем уровне, и дворяне, жившие там, получали необходимые знания для административной должности. Ведь Люблинское воеводство было одним из центров польского Возрождения, с ним связаны имена знаменитых польских поэтов — Рея, Кохановского, Кленовица, Берната из Люблина.

Петр Борковски, судя по возрасту его жены Ефросиньи, умершей в Николаеве в 1859 году в возрасте 84 лет, поселился в этом городе уже зрелым человеком. Чтобы занять должность губернского регистратора, надо было иметь известное образование. Скорее всего, Петр учился в коллегиуме города Лукува, который имел 4 класса и считался одним из лучших в Люблинском воеводстве. Там на хорошем для своего времени уровне преподавали математику, латынь, немецкий, а также давали основы знаний о сельском хозяйстве. Коллегиум этот, кстати, окончил известный польский специалист по сельскому хозяйству Ф. Езерски. Возможно, неплохое знание сельского хозяйства побудило Петра Борковски просить у городской думы Николаева в 1820 году разрешения на строительство в Адмиралтейской части деревянной мельницы.

О причинах, которые заставили Петра Борковски проделать длиннющий путь из Польши в Новороссию, можно только догадываться. Борковски были католиками, имели многочисленные семьи. Сам Петр, судя по всему, поздно обзавелся семьей, но и он имел пятеро детей: двух мальчиков и трех девочек. Быстрое увеличение числа владельцев родовых земель заставляло их искать счастья на новых местах. Достаточно быстро Борковски оказались на Западной Украине, во Львове. Движение Борковски не на Запад, а на Восток объяснялось в какой-то мере тем, что со времен Киевской Руси, когда часть Люблинского воеводства входила в ее состав, русская культура постоянно притягивала к себе многих жителей Лукувской земли. Там сохранялись церкви, расписанные еще мастерами из Киевской Руси. Во времена раздела Польши в конце XVIII века в Люблинском воеводстве преобладали сторонники России. Возможно, третий раздел Речи Посполитой, после которого и люблинские земли, и часть Западной Украины отошли к Австро-Венгрии, и был непосредственным поводом для Петра Борковски эмигрировать в далекий Николаев, в котором польская община была многочисленна и столь вли ятельна, что первым храмом, выстроенным в этом городе, католический костел.

Основатель Николаева — Светлейший князь Потемкин-Таврический — питал расположение к полякам и всячески поощрял приезд в новые города на юге. Примером его внимания к выходцам из Речи Посполитой может служить его ордер генерал-аншефу Кречетникову от 13 мая 1790 года, в котором он, в частности, рекомендовал следующее;

«Слышал я, что у поляков делаются великие дезерции. Сие заслуживает особливо наше внимание. Употребите все способы воспользоваться, принимая ласково приходящих, принимать мы можем много. Когда явятся, спрашивать, какой род жизни из брать хотят, такой им и доставлять».

Ласково был принят и Петр Борковски и определен на службу новому для него Отечеству, которое предоставляло полякам свободу вероисповедания и возможность проявить себя в создании новой цивилизации на недавно приобретенных землях Российской империи. Таким образом, как его далекие лукувские предки, Петр Борковски открывал новый пионерский круг развития династии, который превзошел прежний, имевший место при освоении лукувской земли, скоростью и масштабами. Сам он умер чиновником десятого класса, то есть коллежским секретарем, но дети его Иван и Владислав, положившие жизнь на расширение владений России на Черном море, стали контр-адмиралами, а внук — Николай Иванович — членом Правительствующего Сената громадной Российской империи, утвердившейся на шестой части земной суши.

 

ИВАН ПЕТРОВИЧ БАРКОВСКИЙ

 

Было бы исторически неверно утверждать, что Причерноморье и Приазовье до установления там российской администрации оставались неосвоенными. Большинство этих земель являлись в середине XVIII века владениями запорожского войска, которое освоило их в той мере, в какой было необходимо для проведения военных походов и создания первичной инфраструктуры. Существовала система путей сообщения и множество зимовников-хуторов, которые служили для укрытия вольного люда и для под держания элементарного подсобного хозяйства.

Российская империя частично интегрировала, частично раз рушила и само казачество, и созданную им систему заселения Юга. Главными опорными пунктами империи стали возводимые ею города-крепости в степи и города-порты на Черном море. Николаеву, удобно расположенному недалеко от слияния днепровского и бугского лиманов, придавал большое значение и сам Светлейший князь Потемкин, и затем морское ведомство. Свет лейший стремился сразу же придать городу больше величия и блеска: повелел строить в основном каменные здания, не жалел средств на его устройство. Каждый новый житель города обязан был при строительстве собственного дома строго сообразовываться с планом, по которому город должен был постепенно сооружаться. Усилия Потемкина и следовавшего его предписаниям морского ведомства дали столь значительные результаты, что посетивший Николаев в первые десятилетия XIX века известный русский государственный деятель и поэт Иван Михайло вич Долгоруков воскликнул: «Поживи Потемкин, и Николаев бы стал шире Москвы!»

Иван Михайлович свел много знакомств с николаевцами и старался обстоятельно изучить город. В числе прочих достоприм ечательностей он посетил заведение, в котором; судя по формулярному списку, должен был пройти курс морских наук старший сын Петра Борковски — Иван, который родился в 1800 году. И.М. Долгоруков оставил такое описание этого учреждения:

«Особое училище для морских воспитанников, под названием штурманской школы, небогато, но всего имеет понемногу, и книг и инструментов на нужду довольно. Я не говорю о воздушной и электрической машине: где же их нет! Сюда выписан астрономи ческий круг... На дворе училища выставлен среднего размера корабль, на котором дети приучаются теории мореплавания и познают систему парусного действия: куда ни обернись, везде мачта и канат».

Штурманская школа отбирала и готовила людей с крепким характером, способных противостоять суровым условиям на суше и на море. Ведь Николаев и другие города на юге в начале XIX века оставались незначительными очагами городской цивилиза ции в сравнении с обширностью неосвоенных земель. Тот же И.М. Долгоруков, путешествуя по пустынной степи, красочно рисовал неудобства жизни в ней:

«По всей дороге до Николаева вы ничего не видите, кроме дикой степи, никакого растения: один ковыль как волна вьется по земле. Жар и зной палит ужасный: здесь тепла нет — или духота, или такой холод под вечер и предутренней зарей, что шубы просим. Однако чего нужда не делает? И тут селятся... О бедные!..»

Знаменательно, что ночная степь вызвала у него ассоциации с океаном и заставила вспомнить о тех бедствиях, которые испытывают путешествующие по морю:

«...месяц освещал степь дикую и пространную, горизонт пустоты бесконечной: небо и сухая земля. Седой ковыль, повеваемый зефиром, покрывает всю степь и уподобляется океану: тот же ужас в чувствах, что и на воде. Я испытал всю его дрожь, валяясь в карете... разительнее я чувствовал бедствие тех, кои не по прихотям, но из нужды странствуют по морям и за морями... Вы, которые так восхищаетесь луной и ее светом, любите читать страшные повести г-жи Радкдифф! Хотите ли познать ужас месячной ночи? Испытайте то же, что и я: велите привезти себя туда , отпрячь карету, лягте в ней соснуть, и поверьте, что нет ничего тошнее, как ударение месячных лучей, когда все, нас окружающее, пусто, уныло и бесплодно!»

Это писал зрелый человек, всего-то проведший одну ночь в пустынной степи!

Для моряка — а Иван, сын Петра Борковски, вышел в первое плавание в возрасте 16 лет в 1816 году — лунные ночи были, напротив, помощниками. Черное море не имело тогда еще маяков, и в ночном одиночестве на пустынной водной глади луна служи ла спутником и проводником судам близ опасных берегов. Зато у моря было столько коварных сюрпризов, которые не шли ни в какое сравнение с «ударением» месячных лучей в безлюдной степи! Один из таких «подарков» Черного моря Иван Петрович Бар ковский увидел собственным глазами на втором году службы.

Эскадра под командованием Алексея Самуиловича Грейга отплыла из Николаева в Севастополь, как говорили тогда, «для практики и эволюции». А.С. Грейг, вступивший в должность Главного командира Черноморского флота и портов в том же 1816 году, в котором Иван Петрович отправился в свое первое плавание, имел большой опыт мореплавания и управления флотом. Шотландец по происхождению, прослуживший несколько лет в английском флоте, он решил завести правильный, на английский манер, порядок на берегах анархического Порта Эвксинского. Одним из первых его шагов была организация еже годных учебных двухмесячных плаваний эскадры, во время которых офицеры приучались точно и быстро исполнять маневры и приобретали практические знания в искусстве кораблевожде ния.

Иван Барковский в чине гардемарина плыл на вооруженном 34 пушками парусном фрегате «Спешный». Известно было, что эскадру на Севастопольском рейде будет обозревать Его Высочество великий князь Михаил Павлович, и юноше Барковскому, как и остальным участникам «эволюции», было любопытно по глазеть на члена императорской семьи, которого прочили в будущие государи. Однако прибытие Михаила Павловича ознаменовалось печальным происшествием на море.

1 октября 1817 года в 5 часов дня задул сильный ветер и к 2 часам ночи он достиг ураганной силы. Корабли, стоявшие на рейде, опустили в воду по два-три якоря, но громадные волны носили их вокруг якорей туда и обратно. В Севастополе с домов срывало крыши. Тридцатидвухпушечный фрегат «Везул» находился в открытом море недалеко от Севастополя. Командовал им капитан второго ранга И.И. Стожевский, опытный моряк, со вершивший уже 24 шестимесячных плавания на море. Но его умение не помогло, когда волны и ветер понесли фрегат к берегу. Дождь лил как из ведра, а темень была такая, что со шканцев не видели передних парусов. Судно прибило к берегу и стало часто и с силой ударять о камни. Ветер ревел, волны перекатывались через палубу. Моряки срубили все мачты. Фрегат повалило на борт. Гибель казалась несомненной. Потеряв голову от страха, один из офицеров и юнга бросились в бушующее море и утонули, Остальные отдались на волю Божию и приготовились встретить исход на корабле.

В напряженном ожидании застало их утро, и они увидели, что фрегат прибило недалеко от города в Казачьей бухте. Вскоре потерпевших крушение заметили с кораблей и с берега. Иван Петрович впервые познакомился с морской взаимовыручкой в беде: свободные от вахты офицеры, наскоро собрав одежду, еду и напитки, наняли шарабаны и покатили к Казачьей бухте. Туда да направился лично и великий князь Михаил Павлович. Казахи, которые поспели первыми, помогли измученным людям выбраться на берег, где был разожжен для них костер.

Это первое кораблекрушение, с которым столкнулся Иван Петрович, дало ему понять еще и как велика ответственность капитана судна. И.И. Стожевский должен был еще доказать, что беда произошла не по его вине. К счастью, он был полностью оправдан. Позже он дослужился до звания контрадмирала, и Ивану Петровичу довелось служить под его началом.

До ноября 1826 года, когда Иван Петрович стал командиром транспорта «Ревнитель», он плавал на разных судах и с разными капитанами. Не раз опасность проходила совсем рядом. В 1825 году корвет «Крым», с которого его только что перевели, разбился у восточных берегов Черного моря. В ночь на первое января шторм со снегом снёс судно на мелководье, выбил руль и повредил корму. Моряки бросались в воду, но они или тонули в разъяренных волнах, или их сносило опять к корвету. На берегу собралось много солдат, однако они ничем не могли помочь. На их глазах совершалась трагедия. Люди на корвете от холода и ударов волн пришли в такое состояние, что единственным их желанием было поскорее прекратить страдания. Это кораблекрушение унесло жизнь 49 матросов. Капитан Харамандани, с которым Иван Петрович плавал на фрегате «Спешный», погиб в марте 1826 года на Севастопольском рейде, спасая экипаж транспортного брига «Надежда». Транспорт неожиданным порывом сильного ветра прижало к рифам. Прибывший на гребных судах капитан Харамандани спас 50 человек, но сам с несколькими матросами не успел вернуться в порт. Усилившийся ветер в глухую полночь разбил бриг о рифы и утопил оставшихся в нем.

В. марте 1827 года потерпел кораблекрушение транспорт «Ревнитель», на котором Иван Петрович впервые провел самостоятельное плавание как командир в ноябре —декабре 1826 года. Назначенный после него капитаном судна 3. Талалаев неверно определил положение корабля и посчитал, что он находится у крепости Анапы, тогда как на самом деле до крепости оставалось плыть еще 15 миль. В результате транспорт с лесом сел на мель. Двое суток команда держалась на судне, которое неумолимо разрушали набегающие волны. Наконец, благодаря мужественному поступку одного матроса, который сумел добраться до берега и закрепить там канат, весь экипаж спасся.

По личному указанию Николая I 3. Талалаев был разжалован из лейтенантов в поручики.

Если крепость Анапа сыграла в судьбе 3. Талалаева роковую роль, то в жизнь И.П. Барковского она вошла как место, связанное с выполнением им воинского долга в русско-турецкую войну 1828 — 1829 годов. Взятие Анапы было первым крупным успехом русских войск. Иван Петрович в боевых действиях по овладению Анапой не участвовал, но выполнял очень необходимые функции по снабжению сухопутной армии и флота необходимыми материалами. С июня 1827 года он был капитаном на десятипушечном транспортном судне «Нырок». За примерную работу по укреплению боеспособности русской армии он еще до начала военных действий удостоился 14 марта 1828 года монаршего благоволения. Ему посчастливилось присутствовать при победоносном вступлении русских войск в Анапу. 10 июня 1828 года он прибыл из Севастополя с грузом для осаждающих крепость, а 12 июня турецкий гарнизон сдался. Ровно в полдень, через пробитую в стене брешь, русская армия вошла в город, и над крепостью под залпы корабельных пушек был водружен российский флаг.

В 1829 году Иван Петрович сам стал активным участником овладения турецкими крепостями. В марте этого года он был назначен командиром бомбардирского судна «Подобный». На судах такого типа устанавливались 6 — 9 орудий большого калибра, предназначенных для бомбардировки крепостных стен прибрежных крепостей. Сначала И.П. Барковский отличился при взятии крепости Мисемврии, расположенной на черноморском берегу нынешней Болгарии, а тогда принадлежавшей Османской Турции. Его судно так успешно громило стены крепости, что его наградили за бой в Мисемврии орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.

Затем Иван Петрович получил золотую саблю с надписью «За храбрость» при покорении в начале августа другой крепости — Инады. Она была взята с бою через два часа после того, как был открыт огонь с кораблей.

Наконец, под началом ранее упомянутого И.И. Стожевского, который к этому времени стал контр-адмиралом, «Подобный» принял участие в блокаде крепости Мидии. И.П. Барковский был всемилостивейше награжден двухгодовым жалованьем.

Николай I также счел необходимым в Высочайшем манифесте от 28 сентября 1829 года по случаю победного окончания войны «изъявить особенную признательность флагманам и капитанам, в войне сей эскадрами, отдельными частями и судами начальство­вавшим».

В благодарных словах российского монарха и в наградах запечатлены не только военные действия, но и тяготы походов на территории Османской империи, служившей рассадником заразных болезней. Русские войска косил тиф, зацепила чума, которая в декабре 1829 года дошла до Севастополя.

Опять судьба была милостива к И.П. Барковскому. Он не заболел, хотя опасность заразиться указанными болезнями продолжала оставаться для него реальной и после войны. Дело в том, что в 1830 году ему было приказано на десятипушечном корабле «Широком» крейсировать вдоль берегов Абхазии с целью ловить контрабандистов, которые привозили горцам оружие из Турции и одновременно нередко завозили заразу. В тогдашних условиях моряки, ослабленные длительным плаванием, легко становились жертвами смертельной болезни.

А их судам угрожал у восточных берегов Черного моря особенный ветер — «бора». Он обрушивался неожиданно, почти так же, как буран, описанный в повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка». Сначала на вершине прибрежного хребта на фоне чистого неба являлось небольшое облачко; затем с берега приходили порывы ветра, которые быстро превращались в ударную воздушную волну, срывающую на своем пути железные крыши домов и сворачивающую их в тонкие трубки. От удара воздушной волны человек валился с ног и катился по земле как перекати-поле. Над волнами с высокими гребнями воцарялась сплошная тьма. Какие опасности «бора» таила для кораблей, показал шторм, разыгравшийся у восточных берегов в ночь с 30 на 31 мая 1838 года, когда погибло сразу семь средних и мелких судов.

За полтора года до этого, в январе 1837 года, Иван Петрович был переведен служить на берег. Последним напоминанием об опасности его многотрудной работы в условиях непокоренной природы стало крушение транспорта «Подобный», которым он командовал при штурме прибрежных турецких крепостей. Транспорт стоял на Сухумском рейде. Буря, пришедшая с юго-запада, сорвала его с якорей и через четыре часа выбросила на берег. Судно разломалось ровно посредине, и две не полностью отделившиеся друг от друга половины, как огромные челюсти, увлекали в бездну людей, находившихся на палубе. Погиб командир и шесть человек матросов.

Что мог почувствовать при этом Иван Петрович, узнав о гибели судна, на котором он пережил свой героический час, пожалуй, лучше всего сказал его современник контр-адмирал Н.М. Кумани:

«Ни один моряк не может слышать без душевного прискорбия о крушении судна. Жизнь моряков проходит в беспрерывной борьбе со страшной стихией. В этой борьбе судно играет важную роль. От добрых или дурных качеств его зависит очень часто спасение или гибель экипажа. Можно ли после этого моряку смотреть на корабль как на материальную громаду, состоящую из леса и железа? Нет! Это масса, покорная его воле, его голосу, есть верный сотрудник на страшном его поприще. Кто из нас без душевного умиления произносит имя корабля, на котором он служил? Мы вспоминаем о нем, как о старом товарище».

На берегу товарищи тоже нужны были, так как там волнения человеческих страстей были не менее опасны, чем «бора». Уже с первых своих шагов службы во флоте Иван Петрович познакомился с особой ситуацией в отношениях между людьми разных национальностей в Новороссии. В течение полувека после присоединения Приазовья и Причерноморья к Российской империи туда поселились, потеснив коренное население, сразу несколько национальных общин: греков, караимов, немцев, сербов, болгар, поляков. Между ними возникло интенсивное взаимодействие, которое включало и обмен культурными ценностями, и соперничество. И.П. Барковскому, видно, приятно было, что в обществе Николаева и Севастополя привился ряд польских обычаев светского времяпровождения. Светлейший князь Потемкин-Таврический завел флотскую музыку на манер той, которая обычно была на торжествах польской знати. На офицерских собраниях еще и в первой половине XIX века выступали большие хоры музыкантов и певчих, одетых в польские кунтуши синего цвета с желтой подкладкой, с разрезными, закинутыми за плечи рукавами и кистями. Они исполняли классические произведения, а иногда в кульминационные моменты всеобщего веселья дружно и громко запевали песню, служившую прелюдией для всеобщего тоста:

Краса пирующих друзей,

Забав и радостей подружка,

Предстань пред нас, предстань скорей,

Болыиа серебряная кружка;

Ты дочь великого ковша;

Которым предки наши пили,

Веселье их была душа,

В пирах они счастливо жили.

И как в тебя давно пора

Вина налить и пить,

Ура! Ура! Ура! '

При криках «Ура!» наиболее ловкие срезали ножом горлышко у бутылки с шампанским и ловили шипучую струю открытым ртом. Высший шик состоял в том, чтобы выпить бутылку до дна, не пролив ни одной капли на пол. Затем, сняв мундиры, удальцы пускались вприсядку. А вообще танцевальные вечера принято было открывать празднично-красивым «Польским». Между греческими и итальянскими танцами вклинивалась бравурная мазурка.

В танцах разные национальности легче уживались между собой, чем в службе. Хороших вакансий в Черноморском флоте было не так много, и из-за них шла борьба между двумя кланами; более многочисленным — греческим, и гораздо меньшим — «русским», который включал всех славян, находившихся в Николаеве,— великороссов, украинцев и поляков.

Греки еще при Екатерине II успели поучиться в Морском кадетском корпусе и ко времени поступления И.П. Барковского на службу занимали большинство командных постов на Черном море. А.С. Грейт не менял сложившегося до него положения дел и пользовался расположением греческой общины. Но все же Алексей Самуилович открыл новые вакансии для «русских», увеличив число малых судов, которые были предназначены в основном для транспортных работ. Командирами на эти суда назначались не по протекции, а за способность неутомимо работать. Таких тружеников, которые невозмутимо выполняли свои обязанности и в дождь, и в слякоть, и в холод, ценили высокопоставленные морские офицеры любой национальности. К И.П. Барковскому с первых лет службы намертво приросла характеристика; «Поведения благородного, в должности хорош». Такую оценку давали Ивану Петровичу поляк И.И. Стожевский, украинец Семаненко, грек Харамандани и остальные командиры, под началом которых он служил. В 1830 году общим в Севастополе собранием всех флагманов и капитанов он был признан достойным командиром.

Однако по служебной лестнице при А.С. Грейте И.П. Барковский высоко не поднялся. Он получил чин лейтенанта в 1824 году и оставался в этом звании, несмотря на лестные характеристики, вплоть до перевода А.С. Грейга в 1833 году в Петербург.

Новый главный командир Черноморского флота М.П. Лазарев, успевший до своего назначения на эту должность стать первооткрывателем Антарктиды, решил разрушить сложившуюся систему назначения на высшие должности по протекции греческой общины. Он разработал свою систему проверки качеств офицера, которая включала обязательное плавание в течение определенного времени у абхазских берегов. Если офицер проходил успешно эту свою первую школу, то его определяли на лучшие корабли или на строительство и вооружение судов. И.П. Барковский, уже прошедший испытание у абхазских берегов, был сразу замечен М.П. Лазаревым и стал быстро расти по службе. 22 апреля 1834 года он был произведен в капитан-лейтенанты, 6 декабря1836 года пожалован в кавалеры ордена Святого Георгия 4-й степени за совершенные им 18 шестимесячных плаваний, а 7 января 1837 года назначен капитаном над Николаевским портом, хотя и не имел соответствующего этой должности чина капитана первого ранга.

Капитан над портом заведовал конторой над портом, которая проводила в жизнь все указания Главного командира Черноморского флота. В том, что он сделал правильный выбор при назначении, М.П. Лазарев убедился в том же 1837 году. Российский монарх посетил в сентябре Николаев и присутствовал при спуске на воду одновременно нескольких кораблей. На конторе над портом лежала ответственность за организацию, как самого строительства судов, так и зрелища их спуска на воду. Как образцово справилась она со своими обязанностями, свидетельству. Это восторженное письмо М.П. Лазарева к своему другу А.А. Шестакову:

«Смотр сухопутных войск его (Николая I —A.B.) прогневал, но адмиралтейство порадовало. Да и в самом деле было хорошо. Нет у нас огромных палат, парка и лепной работы, но нашли хорошие мастерские и отличные изделия; описывать тебе не нужно, ты сам знаешь, что я разумею под этим словом, т.е. в кузнице — отлично сделанные вещи, в шлюпочной — такие гребные суда, каких нигде в свете лучше не построят, в мачтовой— тоже, в артиллерийской мастерской — чудесные станки со всеми улучшениями, пушечные прицелы, замки и вся принадлежность к оружиям и проч., и проч. На стапелях стояло 5 судов разной величины, отлично оконченные, которые по первому мановению руки были спущены,— и все это происходило в проливной дождь, от которого и государь со всею своею свитою... промокли до костей. Это было 5 сентября...»

В тот же день за отличный порядок и опрятность в адмиралтействе И.П. Барковскому было объявлено монаршее благоволение.

Николай I вникал во все мелочи, знакомясь с работой того или иного ведомства. Он лично утверждал 2 февраля 1838 года проект «улучшениям Николаевского адмиралтейства», который включал строительство ворот, стены вокруг адмиралтейства, ряда хозяйственных и производственных объектов, благоустройство набережной. В частности, в дополнение к проекту он посоветовал делать не одни, а двое ворот. Утвердив план улучшений, Николай I следил за его исполнением и не забывал о хороших работниках, которых постоянно поощрял.

В 1842 году он в очередной раз объявил свое высочайшее благоволение И.П. Барковскому за отличную и усердную службу. Довольны были Иваном Петровичем и его непосредственные начальники. Обер-интендант контр-адмирал Иван Прокофьевич Дмитриев рекомендовал его к повышению в чине следующими словами: «При благородном поведении исправляет должность с особым усердием и дельностью».

11 апреля 1843 года Иван Петрович стал капитаном второго ранга.

27 декабря 1844 года его наградили «за отлично усердную и ревностную службу» орденом Станислава 4-й степени.

В 1845 году Николай I опять посетил Николаев и присутствовал при спуске на воду уже одиннадцати военных судов. Опять он остался доволен увиденным, и высочайшим приказом за «отличное устройство и порядок, замеченные в Николаевском

адмиралтействе», объявил И.П Барковскому монаршее благоволение.

7 апреля 1846 года Иван Петрович уже капитан первого ранга.

22 августа 1848 года за двадцатипятилетнюю службу он всемилостивейше пожалован знаком отличия беспорочной службы.

В тот же год 4 декабря «за усердную и ревностную службу» награжден орденом Святой Анны 2-й степени.

Последний раз Николай I посетил Николаевское адмиралтейство в 1850 году. 18 мая по Высочайшему указу Правительствующий Сенат слушал дело об утверждении Ивана Петровича Барковского с семьей в дворянском достоинстве. Иван Петрович не стал добиваться российского дворянства, основываясь на древности рода Борковски герба «Новина». Затребование необходимых документов из польских архивов стоило немалых денег и хлопот. К тому же И.П. Барковский знал, видимо, отрицательное отношение Николая I к переводу из польского в российское дворянство. Созданная с монаршего согласия киевским генерал-губернатором Бибиковым комиссия с 1840 по 1844 год исключила из дворян 64 тысячи польских шляхтичей, которые не представили необходимые документы. А может быть, Иван Петрович хотел открыть более широкие перспективы для своих детей в России, оторвав их от польской стихии, постоянно стоявшей в оппозиции к российскому монарху. Сам он, сделав карьеру на освоении нового края, очевидно, сроднился с ним и не мыслил для детей иной родины.

Каковы бы ни были его мотивы, 18 мая 1850 года Правительствующий Сенат утвердил решение Херсонского Дворянского депутатского собрания о занесении капитана первого ранга И.П. Барковского с семьей во вторую часть дворянской родословной книги.

Есть основания полагать, что внезапная смерть М.П. Лазарева в апреле 1851 года круто изменила судьбу Ивана Петровича, поскольку уже на следующий год он был сначала уволен от должности капитана над портом и переведен чиновником в Черноморское интендантство, а затем 2 октября того же года отправлен в отставку. Правда, накануне увольнения от службы его произвели в контр-адмиралы, чтобы пенсия была повыше.

И.П. Барковский был еще жив в 1870 году. Его могила на Николаевском городском кладбище не сохранилась. Не уцелел и памятник адмиралу А.С. Грейгу, поставленный в Николаеве в 1873 году по проекту М. Микешина, на пьедестале которого были начертаны названия городов — Мисемврии и Мидии, одинаково прославивших адмирала А.С. Грейта и лейтенанта И.П. Барковского. Лишь строения адмиралтейства еще хранят память об И.П. Барковском, посвятившем свою жизнь городу Николаеву.

 

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ БАРКОВСКИЙ

 

Как на службе, так и в личной жизни И.П. Барковский после первоначального периода сложностей достиг благополучного существования. О первой его жене Марии, дочери Стефана, мало что известно (*1 Примечание сайта - Мария Степановна Косюра, дочь помещика слободы Паточиной рядом с Петровским коллежского регистратора Стефана Андреевича Косюры). Она родила ему в 1832 году дочь Марию, и, видимо была родом из селения Петровского, расположенного недалеко от Николаева в той самой степи, которая так напугала И.М. Долгорукова, поскольку в церкви селения Петровского дочь крестили. Дальнейшая судьба Марии, дочери Стефана, покрыта мраком — либо она умерла при родах, что часто случалось в то время, либо несколько позже.

Второй женой Ивана Петровича стала дочь придворного врача Пьера-Жозефа Дезарга — Кристина. Тогдашние писари на свой лад переиначивали ее фамилию и имя — фигурировала она в документах как Христина Досарг (отца писали Петр-Иосиф Досарг). Кристина познакомилась со своим будущим супругом во время первого посещения Николаева августейшим монархом в 1837 году. Видно, морской волк с благородными манерами, обласканный государем, полюбился ей крепко, раз уж она не побоялась выйти замуж за вдовца. А 18 февраля 1839 года Кристина родила старшего сына Николая, будущего сенатора Российской империи.

Вслед за Николаем у счастливых супругов появилось еще несколько детей: Александр (1 апреля 1841 г.), Иоанн (28 сентября 1842 г.), Константин (24 декабря 1843 г.), Кристина (6 июля 1845 г.), Екатерина (11 февраля 1847 г.). Восприемницей Николая, Александра и Екатерины была сестра Кристины — Екатерина, подолгу жившая в Николаеве. Тогда общение столицы Российской империи со столицей Черноморского флота было удивительно интенсивным: представители петербургского света не видели ничего зазорного в том, чтобы значительные периоды времени жить в благоустроенном южном городке. А офицеры из Николаева, переведенные служить на Балтийское море, имели возможность сделать в Северной Пальмире хорошую карьеру.

Этот цветущий период в истории Николаева продолжался до конца царствования Николая I, пока казна щедро субсидировала флот на Черном море. После поражения России в Крымской войне 1853 — 1856 годов значение военного флота на Черном море резко уменьшается, а вместе с ним и военного порта Николаева, Место города-лидера на юге Украины уверенно занимает коммерческая Одесса.

И по мере того, как взрослеют дети Ивана Петровича, не только их родной город Николаев отодвигается в разряд второстепенных городов, но и в целом сословие, к которому они принадлежат, а именно дворянство, быстро теряет историческую перспективу.

Ученые, проследившие динамику царствующих династий, заметили, что в большинстве европейских государств длительность этих династий составляет 200 — 300 лет. Нередко срок существования царствующих династий совпадает с периодом длительности правящего сословия, на который царствующая фамилия опирается.

В России династия Романовых вначале правила, пользуясь поддержкой традиционной русской аристократии — бояр. Однако, как утверждал известный русский историк Платонов, старые боярские роды практически исчезли в конце XVII века при царе Федоре Алексеевиче. Петру I пришлось для реализации честолюбивых планов создать новое правящее сословие — дворянство из выходцев из Западной Европы и тех представителей коренного населения, которые смогли выработать образцы поведения, соответствующие западным стандартам. Почти весь XVIII век и первые десятилетия XIX века длится героический период этого дворянства. В непрерывных войнах оно расширяет Российскую империю на запад и восток. После войны 1812 года российский монарх становится арбитром Европы.

Но именно в это время появляются признаки истощения созданного Петром I дворянства. И сам Петр I, и следовавшие за ним государи не больно бережно обращались с человеческими ресурсами, да и объем и сложность задач у практически постоянно воевавшей Российской империи возрастали непрерывно, требуя все новых затрат человеческой энергии. В результате в конце своей героической эпохи дворянство все боль­ше теряет способность воспроизводить прежнее качество государевых слуг, а государство все меньше воспроизводит прежнее качество власти и все менее способно помочь служилому дворянству в его нуждах.

О тяжелом положении офицеров флота, которые, подобно И.П. Барковскому, осваивали Черное море в первые десятилетия XIX века, их современник рассказывал следующее:

«Наша служба такова: кто из молодых офицеров имеет хотя и небольшое независимое состояние, тот долго служить не станет — дослужится до производства в лейтенанты — и в отставку; другой же дотянет как-нибудь до срока, чтоб выйти в отставку с мундиром, и уходит; остаются служить бедняки, потому что служба составляет единственное их средство к жизни, хотя и скудное, достающее лишь для дневного пропитания, но все-таки средство; и счастлив тот, кому приходится терпеть только со стороны лишений; лишения выносимы при думе о том «везлась бы лишь служба»; он и тянет службу; доколе тяжесть ее не выбьет его из сил и не столкнет с обычной колеи, дотоле и терпение поддерживается в нем надеждою на сомнительную будущность, обещающую за выслугу лет пенсию и генеральский чин, а нет, так обыкновенно карьера кончается нищенством и, к несчастью, иногда целого семейства».

Однако и благополучные семейства морских офицеров перемалывались государственным Молохом, только не фазу, а на протяжении двух-трех поколений. Процесс этот ускорялся к концу героического периода, о чем свидетельствует история тех Барковских, которые в качестве жизненного призвания избрали морскую службу. У них судьба поколения отцов разительно отличается от судьбы поколения детей.

Удачную карьеру Ивана Петровича повторил с небольшими вариациями его брат Владислав Петрович, который был на девять лет моложе его. Он выполнял крейсерскую службу у опасных восточных берегов Черного моря, участвовал в Крымской войне, был награжден несколькими орденами — Святой Анны 3-й степени, Святого Владимира 4-й степени, Святого Станислава 2-й степени, крестом за службу на Кавказе и вышел в отставку в чине контр-адмирала. Ему посчастливилось после смерти, поскольку памятник на его могиле на кладбище в городе Николаеве сохранился до наших дней.

Зато карьера их детей, последовавших по пути отцов и избравших службу во флоте, завершилась на ранних этапах. Сын И.П. Барковского — Александр Иванович, как и его отец, достойно выполнял свой долг, был награжден серебряной медалью за покорение Западного Кавказа и крестом за службу на Кавказе, однако вышел в отставку в тридцать один год в чине капитан-лейтенанта. В тридцать семь лет он умер от чахотки.

Сын Владислава Петровича — Михаил Владиславович — прославился в русско-турецкую войну 1877 — 1878 годов. Он был членом экипажа русского парохода «Веста», который в пятичасовом бою победил турецкий броненосец. Как и его дядя, Михаил Владиславович получил орден Святого Георгия 4-й степени. Однако в тридцать два года ушел в отставку в чине капитана второго ранга «по домашним обстоятельствам». Через два года, в 1886 году, он попытался вновь поступить на службу во флот, однако для Георгиевского кавалера не нашлось вакансии.

Перспективы хорошей карьеры тогда открылись на гражданской службе. Романовы уже почувствовали необходимость отказаться от дальнейшего, стоившего все больших жертв, увеличения размеров государства, и задумались над проблемами внутреннего его развития — экономического, правового, культурного. Это предвещало смену правящего сословия. Уже Николай I стал поднимать на высший государственный уровень предпринимателей и инженерно-техническую интеллигенцию, а дворянство как преимущественно военное сословие стал ориентировать на переход к мирным занятиям. Эта тенденция еще сильнее проявилась при Александре II . Ее и уловил старший сын И.П. Барковского — Николай Иванович, который полученные от отца возможности для карьеры смог в высшей степени эффективно использовать на новом поприще — судебном. Размышляя о том, почему он после окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета, мы должны обратиться к таинственной для нас фигуре, его матери Кристине Дезарге.

Соединение у нее двух редких качеств — мало встречающейся французской фамилии Дезарг и не очень характерной для французов принадлежности к протестантской церкви — дают основание предположить, что родом она была из романской Швейцарии. Как раз недалеко от тех мест, в Лионе, проживал самый известный представитель этой редкой фамилии, друг Рене Декарта, математик Жерар Дезарг (1593 — 1662), который оставил после себя в математике так называемую теорему Дезарга. После Нантского эдикта (1685) французские протестанты из этой части Франции "эмигрировали в романскую Швейцарию. Вероятно, среди них был и далекий предок Кристины — возможно, просто однофамилец великого математика, а, может быть, и родственник, близкий, как и все протестанты, к естествознанию, который укрылся от гонений в этом крупнейшем европейском культурном центре, где процветали биология, медицина, математика и механика.

Хотя швейцарские ученые еще в царствование Петра I потянулись в Россию, приезд Пьера-Жозефа Дезарга скорее всего следует отнести к началу XIX века. В это время на российского императора имел большое влияние уроженец небольшого швейцарского города Роль Фридрих-Цезарь Лагарп. Он был воспитателем Александра I и рекомендовал ему и членам императорской семьи своих земляков из кантона Во ко двору, в том числе и врачей. Зная взгляды Ф.Ц. Лагарпа, который подчеркивал первостепенную роль законов и законности в модернизации России, можно предположить, что их разделяли члены семьи Пьера-Жозефа Дезарга. Кристина могла внушить их Николаю Ивановичу Барковскому и, если не определить, то усилить его стремление избрать иное, чем у отца, служебное поприще.

Родители передали Николаю Ивановичу, как отец, так и мать, такие нравственные качества, как трудолюбие, терпение, систематичность, которые ему помогли преуспеть в юриспруденции, требующей пунктуальности и укрощения эмоций.

В 1859 году Н.И. Барковский с отличием окончил юридический факультет Московского Императорского университета и получил степень кандидата прав. Из всех выпускников юридического факультета за этот год он единственный сделал блестящую карьеру. Другой выпускник 1859 года Гермоген Смидович прославился не сам по себе, а своим сыном Петром Гермогеновичем, ставшим одним из большевистских лидеров, и племянником— советским писателем, избравшим псевдоним «Вересаев». Гермоген Смидович имел собственное имение под Тулой и на службе особенно не старался, уйдя в отставку в чине надворного советника. А у Николая Ивановича был всего лишь каменный дом в Николаеве, да и то родительский, ему предстояло в поте лица зарабатывать свой хлеб.

Вначале он служил мелким чиновником по Морскому ведомству, получил чин титулярного советника, потом перешел в Министерство юстиции. Это произошло в середине 1860-х годов, когда в России начиналась судебная реформа. Предстояло назначение значительного числа должностных лиц во вновь открываемые судебные инстанции. В Министерстве юстиции даже высказывались опасения, что в России не найдется достаточного числа пригодных для этого квалифицированных работников. Временно приглашались на судебные должности, особенно в провинции, офицеры армии и флота. В Херсонской губернии новые судебные уставы были введены в 1869 году. Брат Н.И. Барковского — Константин Иванович — был назначен членом Херсонского окружного суда, но проработал он недолго — умер 5 марта 1871 года. Другой, уже упоминавшийся брат, Александр Иванович стал мировым судьей в Николаеве.

Естественно, что у Николая Ивановича, имевшего юридическое образование, перспективы продвижения вверх были более обнадеживающие, но ему пришлось трудолюбиво взбираться по всем ступенькам служебной лестницы. Работал он младшим ревизором во Временной ревизионной комиссии, затем в 1868 году был переведен в Правительствующий Сенат в четвертый департамент старшим помощником секретаря. В 1870 году он — секретарь, в 1871-м— старший секретарь, в 1873-м — обер-секретарь. Не скоро он входил" в круг особо доверенных работников Правительствующего Сената, но в 1876 году наступил перелом. 10 сентября Николай Иванович был назначен Председателем Варшавского коммерческого суда, в котором прослужил по март 1881 года.

В этом назначении было выражено особое доверие к Н.И. Барковскому как преданному слуге трона. Потомку польских шляхтичей поручалась миссия сильнее привязать к Российской империи Царство Польское, введя в нем одинаковые со всей империей судебные институты.

Трудно сказать, что чувствовал Николай Иванович, осуществляя имперскую политику по отношению к «малой» родине его дедушки, и как он относился к польским националистам, которых было много в великосветском обществе Варшавы. Он, как и большинство служащих Министерства юстиции, не оставил после себя документов, которые могли бы полно характеризовать его как личность. Операции со сложившимися формулировками и параграфами уставов не только занимали у судебных чиновников много времени, но и формировали у них внешние реакции и внешний облик, за которыми трудно было видеть живого человека во всем его разнообразии. Николай Иванович издал три небольших своих произведения по вопросам, входившим в его компетенцию: «О юридическом значении нотариальных актов на продажу недвижимого имущества до утверждения их старшим нотариусом», Спб., 1886; «Об изменении порядка судебной защиты казны», Спб., 1896; «Еще два слова об изменении порядка судебной зашиты казны», Спб., 1896. По ним можно понять, почему Министерство юстиции сочло целесообразным послать для проведения централизаторской политики в Варшаву именно Н.И. Барковского.

Он — сторонник крупных государственных форм. Чувствуется что он гордится тем, что «Русское государство является крупнейшим землевладельцем в мире». Николай Иванович научно обосновывает необходимость «объединения в одно целое отдельных однородных предприятий, входящих в состав обширного и сложного дела», «элементарным правилом политической экономии», согласно которому объединение «всегда сопровождается значительным сокращением труда и расхода». Он — убежденный государственник и решительно выступает против стихии частных интересов, которые устраивают «азартную игру» там, где должен быть строго установленный порядок.

На его взгляд, частные интересы наносят ущерб государству. Происходит это потому, что гражданское законодательство России можно сравнить «с дремучим лесом, в котором нет тропинок, указывающих дорогу страннику: чем глубже в лес, тем более перепутываются в нем ветви, усиливается в нем мрак». «Всем известны противоречия, недосказанность, неясность, недостаток общих определений и системы в наших гражданских законах»,— утверждает Николай Иванович. Он выступает более последовательным проводником государственных интересов, чем многие либерально настроенные руководящие работники Министерства юстиции. Николай Иванович недоволен прежними приемами приведения в систему гражданского законодательства посредством издания отдельных Высочайших повелений или серии частных законов. Он считает это «недостатком» и видит выход во всеохватывающей, исходящей из единого центрального органа, законодательной работе. В частности, судебную охрану интересов государственной казны он предлагает сосредоточить в одном учреждении «объединенной имперской защиты».

Видно, из-за явного предпочтения, отдаваемого им централизму, он не смог долго сотрудничать в Комитете для коренного пересмотра действующих гражданских законов и составления проекта нового гражданского уложения, который был создан по Высочайшему повелению в мае 1882 года и который возглавляли защитники интересов гражданского общества сенаторы М.Н. Любощинский и будущий тесть известного русского ученого В.И. Вернадского — Е.П. Старицкий. Николай Иванович через год после своего назначения в Комитет выразил Министру юстиции пожелание вернуться к своим прежним занятиям в Правительствующем Сенате. В известном смысле это было личным поражением Н.И. Барковского.

Как ни покажется это странным, но юридические произведения Николая Ивановича выдают его человеческую слабость или, вернее, тайну, которую он скрывал от сослуживцев. Указывая в «своей первой сугубо деловой брошюре «О юридическом значении нотариальных актов...», по его мнению, примеры неуместных «своеобразных постановлений» гражданского уложения, Николай Иванович цитирует две формулировки, имеющие отношение к семейным проблемам: «родители не имеют права убивать своих детей» (ст. 170) и «муж обязан любить свою жену как собственное тело» (ст. 106).

Он мог бы подыскать другие, более подходящие для иронии, статьи гражданского законодательства. Но он, холостой чело­век, остановился на этих определениях, поскольку они касались больной для него проблемы — невозможности создать семью, которая отвечала бы быстрому служебному продвижению.

Ему трудно было найти партию в высшем свете, поскольку состояния у него не было, а гражданская служба," так же, как и военная, не давала возможности обеспечить приличное содержание аристократке. А чтобы успешно продолжать карьеру, нужно было либо найти невесту с солидным недвижимым имуществом и связями именно в высшем свете, либо не связывать себя семейными узами.

Николаю Ивановичу пришлось вынужденно избрать второй путь. Но он был человек интересный собой и увлекающийся, дай польская и французская кровь не оставляли его равнодушным к женщинам. И дети у него были рождены вне брака. Первый сын появился у него от дочери бывшего подданного Османской империи гречанки Екатерины Константиновны Григориади. На ней был женат младший брат Александр Иванович, который умер молодым от чахотки в 1879 году. Когда ребенок появился на свет в 1882 году, Николай Иванович поступил как большинство мужчин его времени — предоставил ей скрытое покровительство и экономическую поддержку. Узаконить внебрачного ребенка до 1891 года в Российской империи потомственному дворянину можно было только обратившись с личной просьбой к государю. Обычно это могли делать люди влиятельные и близкие ко двору. Николай Иванович тогда еще не занимал столь высокого поло­жения, да и ситуация не располагала к такого рода просьбам. В 1881 году был убит террористами царь Александр И, либерально относившийся ко всему, в том числе и к семейным узам, и на трон вступил Александр III — образцовый семьянин.

Однако и Екатерина Константиновна не могла открыто узаконить своего собственного сына. Тогда женщины, родившие без мужа, подвергали опасности не только свою репутацию, но и будущность ребенка. Такие дети назывались «незаконнорожденными» и были лишены многих гражданских прав. Поэтому матерям приходилось усыновлять своих внебрачных детей как чужих — как найденышей или как будто взятых из бедной семьи.

Но даже узаконение ребенка в таком виде представляло в России сложную процедуру. Поэтому, чтобы упростить ее, Екатерина Константиновна выехала в Царство Польское, поскольку там строгостей было меньше, а усыновление, совершенное по польским законам, признавалось юридически законным и на всей территории Российской империи. Явно это было сделано не без подсказки со стороны Николая Ивановича, у которого в Варшаве были хорошие связи. Показательно, что сам Николай Иванович взял с 20 мая по 20 июля отпуск и разрешение на выезд за границу, в том числе и в Царство Польское. 20 июня 1882 года у Екатерины Константиновны появился младенец, которого окрестили 13 августа в Свято-Троицком соборе города Варшавы как «рожденного от неизвестных родителей». Имя ему было дано Григорий, а отчество, как и полагалось по закону, по имени восприемника, брата Екатерины Константиновны — Александра. Где жил Александр Константинович, греческий подданный,—- в Греции или России, чем занимался, может быть, предпринимательством, как многочисленные его однофамильцы, разбросанные по берегам Черного мора,— сведения об этом унесены историческим потоком. Но младенцу Григорию он оказал добрую услугу» дав ему отчество Александрович, совпадающее с именем умершего мужа Екатерины Константиновны.

Она вскоре уехала с ребенком в свою родную Варваровку, расположенную напротив Николаева на противоположном берегу Южного Буга. А Николай Иванович продолжал расти по службе. К Новому 1885 году «за отличие по службе» был произведен в действительные статские советники, к Новому 1888 году всемилостивейше пожалован орденом Святой Анны 2-й степени.

В 1889 году ему исполнилось 50 лет, а в следующем году у него появился второй внебрачный сын от германской подданной, родом из Гумбинена, девицы Доротеи Брошейт. Доротея была девушкой простой и необразованной, полюбила важного русского господина и подарила ему 11 октября 1890 года мальчика Павла. На этот раз Николай Иванович, хотя и не вступил в брак, но мальчика вместе с мамой взял к себе.

А Григорию пришло время поступать в гимназию. Ему повезло, потому что 12 марта 1891 года Государственный Совет предложил принять ряд постановлений об улучшении участи незаконнорожденных. Государь Высочайше утвердил это мнение. Сразу же Екатерина Константиновна попыталась в законном порядке передать своему ребенку фамилию и дворянские права Барковских. 10 сентября 1891 года она подала в Одесский окружной суд прошение об этом. Суд узаконил только факт усыновления ею «ребенка неизвестных родителей», а просьбу о передаче фамилии Барковских оставил «без последствий».

Это решение суда определило гимназию, в которую поступил Григорий Александрович, а именно, Ларинскую в Санкт-Петербурге. В нее принимали и детей не дворян, К тому же в уставе этой гимназии, основанной на капиталы знаменитого купца П.Д. Ларина, было записано, что недворянские дети, окончившие ее с золотою или серебряною медалью, получают звание личного почетного гражданина, а это давало право на поступление в университет.

И образование Ларинская гимназия давала неплохое. Ее первый директор А.А. Фишер, который разработал систему обучения в гимназии, вначале был учителем в аристократической семье, родственной И.С. Тургеневу, и оказал влияние на формирование самого Ивана Сергеевича. В гимназии преподавали известные для своего времени педагоги. Поэтому в ней учились и представители известных дворянских фамилий — Гагариных, Толстых, Волконских. Князь Сергей Волконский в эмиграции после 1917 года в своих воспоминаниях с признательностью говорил о ее педагогах как о «выдающихся людях».

Григорий Александрович окончил гимназию в 1901 году, но ни золотой, ни серебряной медали не получил. В его аттестате зрелости преобладала «нормальная», говоря современным молодежным сленгом, оценка — «удовлетворительно», а «отлично»— только по двум предметам — истории и французскому языку. Однако звание «личного почетного гражданина» он обрел, и явно благодаря поддержке Николая Ивановича Барковского, к которому судьба не изменяла своей благосклонности.

К Новому 1895 году Николай Иванович награжден орденом Святого Станислава 1-й степени, в октябре того же года он становится обер-прокурором 3-го Департамента Правительствующего Сената, 14 мая произведен в тайные советники и сенаторы.

Достигнута вершина, с которой он может обозреть всю свою жизнь и историю своего рода. Он добился того, чего не удавалось ранее ни одному представителю рода Борковски герба «Новина» — оказаться в высшем эшелоне власти одной из самых больших мировых империй. Мог ли вообразить себе это Петр Борковски в начале века, собираясь в дальний путь в Лукуве? Однако вместе с гордостью Николай Иванович испытывает и тревогу. Где наследник, который сохранит достигнутое? Братья умер­ли молодыми, не оставив потомства, сестры не вышли замуж. У него двое детей, но они незаконнорожденные и не обладают даже правами простого дворянина.

Надо дать этим детям шанс! Тем более, что у Николая Ивановича в его новом служебном положении появляются возможности, которых не было ранее.

К Новому 1898 году ему пожалован орден Святой Анны 1-й степени. А 16 сентября того же года Н.И. Барковский обращается к Николаю II с личным всеподданнейшим прошением. В этом обращении к императору чувствуется признание им собственной вины перед внебрачными детьми. В прошении есть такая фраза: «Оставить (ребенка.— А.В.)... незаконнорожденным, без имени и роду — значит отравить в будущем все его существование».

Хотя сказанное относилось больше к Григорию Александровичу, чем к Павлу, Николай Иванович отдал предпочтение последнему. Возможно, потому, что Павлу было всего восемь лет, а Григорию — вдвое больше. Может быть, потому, что для Павла, как сына иностранной подданной, предстояло еще получить российское гражданство. Вероятно и то, что в тот момент Павел казался Николаю Ивановичу более перспективным, чем Григорий. Он давал Павлу в прошении лестные характеристики: «При его прекрасных способностях из него может выйти со временем образованный человек и полезный гражданин».

А Григорий учился на «удовлетворительно», к тому же Николай Иванович как опытный человек заметил в нем «раннюю усталость». Фотография Г.А. Барковского времен окончания Ларинской гимназии удивляет не юношеским, меланхоличным выражением глаз. Такой не обещал стать преуспевающим чиновником.

Однако и о нем позаботился Николай Иванович. Екатерина Константиновна подала прошение в Департамент герольдии Правительствующего Сената о передаче фамилии и прав потомственного дворянства ее сыну, и дело, которое в свое время оставил без последствий Одесский окружной суд, оперативно, к моменту окончания Григорием Ларинской гимназии, рассмотрел Департамент герольдии. Правда, потомственным дворянином его не сделали, но фамилию и звание «личного почетного гражданина», достаточное для поступления в университет, Г.А. Барковский получил 30 марта 1900 года.

Павел, несмотря на обращение к монаршей милости, тоже не стал потомственным дворянином, хотя Николай Иванович просил именно об этом. И несмотря на то, что за него хлопотали очень влиятельные люди. Министр юстиции Н. Муравьев дал Н.И. Барковскому превосходнейшую характеристику:

«Проявленные Тайным Советником Барковским обширные познания в области гражданского права и процесса и всегда присущее ему добросовестное и всестороннее изучение всех встречаемых при исполнении служебных обязанностей вопросов вызвало приглашение Тайного Советника Барковского, вслед за назначением его на должность Товарища Обер-Прокурора, в ряд комиссий, образованных для разработки и начертания законодательных мероприятий по различным отраслям государственного управления, участвуя в которых, Тайный Советник Барковский всегда оказывал труднозаменимое, содействие к успешному разрешению возложенных на помянутые комиссии поручений.

Такая выдающаяся, примерноусердная и полезная служебная деятельность Тайного Советника Барковского вменяет мне в обязанность, в справедливом внимании к заслугам Сенатора Барковского, признать ходатайство его об оказании ему... особой и исключительной Монаршей милости, заслуживающей полного уважения».

29 апреля 1899 года Именным Высочайшим указом Павлу были даны права личного дворянина.

Между незаконнорожденными детьми, и так обиженными судьбой, даже независимо от их желания, происходило своеобразное соревнование за внимание к ним отца. Павлу выпала роль «любимчика», но с течением времени Николай Иванович стал все больше помогать Григорию, Сенатор как будто предчувствовал, что жить ему осталось недолго, и делал ставку на Григория, который опережал по успехам своего брата. Павел в 1901 году еще учился во втором классе санкт-петербургской гимназии Гуревича и учился неважно, а Григорий поступил на первый курс юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Вероятно, благодаря финансовой поддержке Николая Ивановича и, может быть, по его совету, после третьего курса Григорий в апреле 1904 года выезжает в Германию на летний семестр в Берлинском университете. Во второй половине 1905 года Григорий оказывается в романской Швейцарии, где в небольшом городке Сэн Блэз близ Невшателя находится на лечении Екатерина Константиновна. Судя по одному письму профессора Женевского университета, написанному Григорию Александровичу уже в зрелые годы, у последнего были очень хорошие контакты со швейцарскими интеллектуалами. Такие контакты не могли возникнуть в одночасье, при случайных знакомствах, Есть основание думать, что романская Швейцария занимала известное место в жизни Григория Александровича потому, что у Николая Ивановича могли еще сохраняться связи с оставшимися там Дезаргами. Поэтому Екатерина Константиновна могла там лечиться» а Григорий Александрович учиться в университетском городке Невшателе. Кстати, и отличное знание французского языка еще в гимназии он мог приобрести, выезжая уже тогда на родину своей бабушки. Швейцарские Дезарги могли облегчить и ускорить вхождение юноши Григория в местные круги интеллигенции.

Однако это в значительной степени предположение. Более известно другое: хотя Григорий Александрович предпочитал читать стихи Ш. Бодлера, а не толстые фолианты по гражданскому праву, Николай Иванович, дабы открыть ему дорогу вверх, составил ему протекцию в Кассационный Департамент Правительствующего Сената. 23 мая 1906 года приказом по Министерству юстиции недавний выпускник Санкт-Петербургского университета Г.А. Барковский был откомандирован в канцелярию гражданского кассационного Департамента. Но вот что любопытно: в приказе утверждается, что Григорий Александрович имеет диплом об окончании юридического факультета первой степени. Документы, хранящиеся в архиве Санкт-Петербургского университета, не подтверждают этого: там только есть свидетельство за № 439 от 21 февраля 1906 года о том, что ему зачтены восемь полугодий, и сводная ведомость испытательной комиссии юридического факультета за 1906 год, согласно которой Григорий Александрович не сдал всех требуемых экзаменов для получения диплома. Значит, либо он сдал экзамены позже и документ об этом затерялся; либо... был совершен сознательный обман, на который по просьбе Николая Ивановича закрыли глаза. Если верно последнее, то можно представить, в каком смятении чувств и мыслей находился в последние годы своей жизни Николай Иванович. Как же ему, всю жизнь соблюдавшему законность, пришлось надломиться, чтобы сделать подобный шаг!

Однако поздние жертвы уже не приносили желаемых результатов. В начале 1908 года Григорий Александрович женился на дворянке Любови Сергеевне Соколовой-Бородкиной, которая получила в приданое 900 десятин земли. С точки зрения Николая Ивановича его незаконнорожденный сын теперь имел прекрасные предпосылки для карьеры, особенно недвижимую собственность, которой так не хватало сенатору, и протекцию высокого начальства. Но почитатель Ш. Бодлера единым махом разрушил воздушные замки Николая Ивановича, уволившись из кассационного Департамента в начале 1909 года в чине коллежского секретаря и уехав в имение жены под городом Елисаветградом. В его лице Барковские по табели о рангах вернулись на тот уровень, на котором находился скромный чиновник города Николаева Петр Борковски.

Положение мог поправить Павел, который как раз в 1909 году окончил гимназию. Хотя его аттестат пестрел от отметок «удовлетворительно», он все же поступил в том же году на первый курс юридического факультета Санкт-Петербургского университета. Судьбе было угодно показать Николаю Ивановичу перед смертью тщетность и этой иллюзии: в апреле 1910 года Павел Николаевич ушел с первого курса. Николай Иванович тяжело болел в это время. А в ночь с 18 на 19 июля он скончался в Царском Селе. Павел просидел всю ночь у постели умирающего и, вероятнее всего, переживания именно этой ночи воплотил в написанном позже на любительском уровне стихотворении:

Здесь умер человек. Уйдите прочь. Не надо слез и тщетных сожалений, Не надо ничего; пусть только ночь Несет к нему таинственные тени.

На мертвенном челе нет больше дум, Без мыслей и без слов оне на нем застыли, Вы не прочтете их, ваш скорбный ум Постичь непостижимое не в силах.

Теперь он всем чужой, его здесь нет, Лишь смерть оставила бездушное дыханье. Здесь умер человек. Тушите свет. Пусть бледная луна прольет свое сиянье.

Возможно, умирая, Николай Иванович думал, что ему лично не повезло в том смысле, что не осталось наследников, которые могли бы продолжить его высокий полет. На самом деле его личная неудача лишь подчеркивала громадный общественный факт: уходила в прошлое целая эпоха, стояла накануне гибели могущественная империя, которой он самоотверженно служил. А его сын Павел Николаевич был уже болен неизлечимой болезнью, которая проявила свои роковые симптомы вскоре после смерти отца.

 

 

СОКОЛОВЫ-БОРОДКИНЫ

 

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ БОРОДКИН

 

Поклонник Рабле и Бодлера Г.А. Барковский оказался в некоторых отношениях большим реалистом, чем Иван Петрович и Николай Иванович. Хотя они сделали успешную карьеру на государственной службе, но в семейных связях не смогли выйти за пределы круга приезжих в Россию. Григорий Александрович преодолел границу между приезжими и коренными жителями, соединив свою судьбу с представительницей дворянского рода, который в свой героический период буквально вырос из родной почвы. Хотя документально подтвержденная история рода Бородкиных начинается во второй половине XVIII века, однако все обстоятельства укрепляют в мысли, что они принадлежат к древним обитателям Северского княжества, которое включало значительные территории нынешних Черниговской, Харьковской, Полтавской, Орловской, Смоленской областей. Княжество находилось на границе леса и степи, и на нем разбивались волны постоянных набегов кочевников. Особенно жители юга Северской земли были прирожденными воинами. Это о них поэтическим слогом говорил герой классического произведения древнерусской литературы «Слово о полку Игореве» князь Всеволод:

«А мои-то куряне опытные воины: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, овраги им знаемы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли навострены; сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы».

Со всей Европы сходились сюда вынужденно и по собственной воле все те, кто мог с успехом помериться силами с лучшими воинами XIV — XV веков — золотоордынцами. Из «немец» пришли Булгаковы, из Польши — Бунины и Навроцкие, из Италии — Суворовы, из «Цесарии» — Толстые, из «Сарацин» — Измайловы. Все они быстро ассимилировались в рамках двух близких культур — великорусской и украинской, формировавшихся в пределах Северской земли. На западе — в Черниговской и Полтавской областях закреплялся строй малорусских казаков. С северо-востока прорастали оазисы великорусской культуры.

Судя по фамилии украинские фамилии — Бородко, Безбородко, русская фамилия — Бородин) и по тому, что наделы Бородкиных находились около Путивля, в местах массового заселения украинского казачества, они происходили из малороссийской казачьей старшины, которая пришла в Курскую область с запада Северской земли после царствования Федора Алексеевича. Они получили дворянское звание и небольшие наделы за службу московскому государю. Дочь первого известного нам Ивана Бородкина, о котором пойдет речь ниже, Анна Ивановна имела в Путивльском уезде участок чуть более 33 десятин.

В силу многих обстоятельств эти казаки-поселенцы не любили сидеть на одном месте и постоянно просили о переводе из городских гарнизонов на полевую службу. Казаки считали себя рыцарями, обороняющими православную веру, и свысока смотрели на «гречкосеев» — земледельцев. К тому же хлебопашество в Курской области было рискованным занятием. Весенние холода, потом засухи, от которых даже трава выгорала, приводили к тому, что, по словам земледельцев, «гневом Божиим хлеб не родился»- А бывало, частенько и саранча налетала, которую приходилось и лошадьми побивать, и телегами топтать, и лопатами сгребать, и, соломою облекши, поджигать, и всякий над ней промысел чинить, чтоб ее всю искоренить. А если не саранча, то из степи татары набегали и всё жгли. Перед лицом постоянных опасностей поселенцы ощущали свое существование как временное и предпочитали заниматься охотой, рыбной ловлей и скотоводством:, ожидая нового продвижения границы на юг, когда можно будет на новых землях лучше устроиться.

Такая перспектива появилась у служивого Ивана Бородкина (или, как тогда писали, Бороткина) после основания в 1752 году передового форпоста на тогдашней границе России с Османской империей — крепости Святой Елисаветы, которая стала военным и административным центром обширной Новороссийской губернии. Невозможно точно сказать, когда попал в гарнизон крепости Елисаветграда Иван Бородкин. Может быть, в первую при Екатерине II русско-турецкую войну, когда татары и турки во главе с крымским ханом Керим-Гиреем осадили в 1769 году эту крепость. Иван Бородкин либо защищал ее под начальством ге­нерала Исакова, либо пришел в нее в составе второй армии, которой командовал граф Румянцев. Точно известно, что в 1773 году он получил земельный участок у самого крепостного вала на правом берегу реки Ингул (в нынешнем центре города) величиной 10 десятин. Было ему тогда чуть больше тридцати лет (солидный возраст для того времени), и он имел чин секунд-майора. И этот чин, и городок, в котором он служил, могли показаться незначительными столичному человеку. Академику Иоганну Антону Гильденштадту, посетившему Елисаветград в 1774 году, город не понравился: он заметил, что построенные на скорую руку деревянные дома покрыты соломой, деревьев почти нет, река Ингул мелководна и превращается летом в цепь луж, вода в кожицах имеет неприятный гнилой вкус, а жители страдают цингой.

Но Ивана Бородкина отсутствие комфорта на новом месте не пугало, и он имел твердое намерение прочно укорениться на нем. Новороссийская губерния была своеобразным «Клондайком» того времени. Екатерина II и светлейший князь Потемкин-Таврический были заинтересованы в скорейшем заселении этого края. По плану заселения новоприобретенных земель, утвержденному Сенатом в 1764 году, поселенцам предоставлялись большие льготы. Военнослужащие могли бесплатно получить большие наделы земли, которые называли «дачами», и, заселив их крепостными крестьянами, превратиться в богатых помещиков. Эти возможности умело использовал Иван Бородкин.

В 1774 году он купил в верховьях реки Лозоватки, недалеко от крепости, 1440 десятин земли. В 1775 —роковом году, когда уничтожили очаг вольного казачества — Запорожскую Сечь, Иван Бородкин, представитель казачества, ставшего на службу Российской империи, округлил этот участок до двух тысяч десятин.

Размер и местоположение этой «дачи» показывают, каким престижем пользовался Иван Бородкин в тогдашнем, обществе города Елисаветграда. Она, во-первых, значительно больше той, которая полагалась ему по чину: по плану заселения Новороссийской губернии секунд-майор имел право на получение 7 участков (182 — 210 десятин). Во-вторых, надел Ивана Бородкина оказался среди «дач» тогдашней элиты Елисаветграда, которая сама и ее потомки внесли вклад и в историю города и всего края.

Его соседом был полковник Красноглазое, иждивением которого была построена в городе в 1788 году каменная Успенская церковь. История его производства в полковники служит хорошей иллюстрацией нравов времени колонизации «дикой степи». В том же 1788 году в Елисаветград приехал командующий русской армией Светлейший князь Г.А. Потемкин. Хотя крепость уже потеряла свое военное значение, он любил приезжать туда и работать в обширном деревянном, доме, состоявшем из 14 комнат. Ознакомившись с деятельностью Ивана Красноглазова, Г.А. Потемкин был настолько доволен его успехами в заселении края, что немедленно, властью, данной 4 ему от государыни Императрицы, произвел его в полковники Екатеринославского казачьего войска. В тот же приезд Светлейший князь сделал полковым есаулом другого соседа Ивана Бородкина — Скляревича (его писали еще и Шкляревич), владельца селения Красновершки.

Еще одним соседом являлся бывший комендант крепости Святой Елисаветы Александр Лаврентьевич Соколов. Он появился в крепости в год уничтожения Запорожской Сечи, затем вскоре был переведен на пост обер-коменданта Херсона. Завершил он службу бригадиром, имел поместья, помимо соседнего с Иваном Бородкиным, в Калужской, Тверской, Екатеринославской, Московской губерниях, был вписан в родословную дворянскую книгу последней. Его внук Григорий Александрович (1810 — 1852) служил чиновником особых поручений при знаменитом генерал-губернаторе новороссийском М.С. Воронцове, был вице-президентом «Общества сельского хозяйства Южной России» и стал первым историком города Елисаветграда. В молодости Григорий Александрович был буквально снедаем желанием занести свое имя на скрижали истории. По случаю своего рождения он записал в дневнике: «Сегодня мне исполнилось 28 лет. Сколько лет «же прожил я, и ни одного шага не сделано, чтобы дать какую-нибудь известность имени. Убийственная мыль — умереть, совершенно не оставив ни малейшего о себе воспоминания!»

Иван Бородкин, кажется, не думал о таких исторических перспективах. Он обыденно заботился о своем потомстве. Сын его, Федор Иванович, тоже, надо полагать, не без наставлений со стороны папы дослужился до майора. Из курского села Шимякино под Путивлем Иван Бородкин выписал в 1784 году своего тринадцатилетнего внучатого племянника, как тогда говорили, «недоросля» Василия и записал его на службу в гарнизон.

Ивану Бородкину охотно шли навстречу. Он был уважаемым человеком в крепости. Незадолго до смерти, 22 сентября 1791 года его за беспорочную тридцатипятилетнюю службу в армии пожаловали в кавалеры ордена Святого Равноапостольного князя Владимира 4-й степени. Такая честь оказывалась в основном высшим чинам в армии и особо заслуженным из рядовых офицеров. Эта награда открывала двери отличившимся из третьего сословия в потомственное дворянство.

16 ноября 1791 года Иван Бородкин скоропостижно умер, находясь на службе. Совесть его была чиста перед потомками: он обеспечил им хороший начальный старт и неплохие перспективы .

А потомки по отдельности продолжали делать то, что Иван Бородкин осуществлял одновременно служа в гарнизоне. Внучатый племянник Василий Васильевич, ставший в 1785 году сержантом Алексопольского пехотного полка, сражался с турками. В октябре 1790 года он присутствовал при взятии турецкой крепости Килии на Дунае. Алексопольский полк находился в распоряжении генерал-поручика Гудовича и ждал сигнала к атаке. Однако русская артиллерия так быстро и удачно пробила брешь в стене, что устрашенные турки сразу же открыли ворота и сдались.

Судьба незримо хранила будущего сельского хозяина и в сражении при небольшом турецком городе Бабаде в июне 1791 года. Войска под командованием генерал-поручика М.И. Кутузова атаковали объединенные силы турок и крымских татар численностью 28 тысяч человек. Русская конница нанесла такой сокрушительный удар, что пехоте оставалось только наблюдать издалека, как, поднимая пыль, убегают турки.

Алексопольский пехотный полк выполнял подсобные задачи и при знаменитом штурме крепости Измаил в декабре 1791 года. Он находился на гребных судах и блокировал крепость со стороны Дуная.

После заключения мирного договора с Оттоманской Портою Алексопольский полк оставили во вновь приобретенной области на левом берегу Днестра для охраны границы.

А далеко от этой новой границы сын усопшего Ивана Бородкина Федор занимался закреплением рода на земле, приобретенной отцом. В то время «дачи» быстро приобретались и так же быстро терялись. Офицеров переводили из одного гарнизона в другой, и участки им приходилось продавать. Кроме того, в Новороссийской губернии владелец участка должен был обязательно заселить свои владения крестьянами. Если он не находил поселенцев, его «дачу» возвращали в казенную собственность.

В связи с этим землевладельцам приходилось не раз юридически закреплять свои права на «дачи», уточнять границы с новыми и старыми соседями. В центральном архиве Российской империи и архиве города Елисаветграда сохранилось несколько документов о межеваниях, которые проводились вокруг владений Федора Ивановича Бородкина.

Так, в царствование императора Павла Петровича 10 и 11 августа 1798 г. проводилась граница между сельцом Федоровкой, принадлежавшем майору Бородкину, и сельцом Драчевкой - владениями вдовы бригадирши Анны Андреевны Соколовой. Межевание было очень ответственной процедурой. Владельцы давали обязательство лично или через своих доверенных действовать со взаимного согласия, «полюбовно», как тогда говорили, все делать «по совести»: «не захватывать чужие земли и не уступать свои в постороннее владение», «в случае с соседями споров поступать с тихостью и объявлять истину, конечно, ничего не утаивая». Землевладельцы обязаны были являться в указанное землемером время и «с межи самовольно, без ведома землемера, не отлучаться», не брать больше указанного количества свидетелей и рабочих для копания ям и установки столбов на меже. По окончании межевания владельцы к планам «руки прикладывали» и должны были «драк никаких худых» не заводить.

Никаких эксцессов 10 и 11 августа 1798 года Федор Иванович не допустил. Он вообще был исправным хозяином: вовремя заселил свои владения и своевременно подавал «ревизские сказки», то есть сведения о наличии душ и делах в имении. К 1798 году у него в сельце Федоровке было 20 дворов, в которых проживало 52 души «мужского полу» и 70 — женского. В «сказке», поданной в 1798 году, Федор Иванович предстает как своего рода краевед и бытописатель:

«Сельцо Федоровна положение имеет по обе стороны речки Лозоватки, на коей два пуда весом ловится рыба — щуки, лини, карат, которые употребляются для господского и крестьянского обиходу; в том сельце дом господской деревянной. Жители водой довольствуются из ...прудов, которая для употребления людям и скоту здорова, а дача простирается по обе стороны той же речки и по прочим урочищам; минеральной воды в своей даче не имеется; земля грунт имеет черноземной; в поле бывают набегом звери —волки, зайцы, птицы - дрофы, куропатки, перепелки, жаворонки и прочие мелкие. Крестьяне состоят на господской земле, промышляют хлебопашеством, земли запахивают не менее 120 десятин, а остальное время женщины 0рх полевой работы упражняются в рукоделии, прядут лен, пос­конь, шерсть, ткут холст для своего употребления».

Федор Иванович, как и его отец, видимо, умел устанавливать хорошие отношения с ведомствами, ведавшими казенными землями. 5 ноября 1801 года он заключил договор с Екатеринославской казенной палатой и взял в аренду на четыре года 900 десятин земли в верховьях реки Коноплянки, на которых ранее заготовлял фураж для своих лошадей Рязанский кирасирский полк. Каким-то образом через два года он сумел добиться передачи этого участка в свое частное владение. Указ Его Императорского Величества Правительствующему Сенату гласил:

«Отставному майору Бородкину Всемилостивейше пожалова­ли Мы в вечное и потомственное владение находящуюся у него в оброчном содержании Херсонской губернии в Елисаветградском уезде при вершине речки Коноплянки землю, заключающую в себе 900 десятин, которую и повелеваем отдать ему, Бородкину, уза­коненным порядком.

Дан в Санкт-Петербурге ноября 25 дня 1803 года.

На подлинном подписан собственной Его Императорского Величества рукой

Александр».

Правительствующий Сенат, в свою очередь, руководствуясь этим повелением, издал указ от 16 декабря 1803 года за № 1834, подтверждающий передачу Федору Ивановичу Бородкину в вечное и потомственное владение 900 десятин земли. Однако то ли этот указ долго путешествовал до места назначения, то ли по иным причинам, новое межевание владений Федора Ивановича Бородкина состоялось лишь в июне 1806 года, когда его племянник Василий Васильевич опять участвовал в военных действиях.

Сначала это была война с Францией. 27 августа 1805 года ставший уже штабс-капитаном Василий Васильевич погрузился на военный корабль «Святая Мария Магдалина» в городе Очакове и поплыл охранять неведомое ему до сих пор Королевство обеих Сицилии. Тридцатитрехлетний офицер впервые увидел, хотя и издалека, пленительный Царьград, подивился тяжеловатым, маслянистым волнам Мраморного моря, насмотрелся на яркие краски Средиземноморья. «Святая Мария Магдалина» по прибытии в Корфу поступила в распоряжение капитан-командора А.С. Грейта, будущего начальника Ивана Петровича Барковского. Василий Васильевич мистиком не был и смотрел на А.С. Грейта не через магический кристалл, а прямо, как на начальника, приказы которого он обязан исполнять. 2 октября 1805 года 13 военных кораблей и 28 купеческих судов с войсками на них под командою А.С. Грейга вышли из Корфу и направились на соединение с английским конвоем. По пути корабли останавливались в Сиракузах и Мальте. Соединившись, оба конвоя пришли в Неаполь 28 октября и высадили войска на берег.

С военной точки зрения перемещение больших людских контингентов союзников на кораблях ничего не дало. Неудачное сражение при Аустерлице 2 декабря 1805 года заставило вывести русские и английские войска из Неаполитанского королевства. Но будущий крепкий хозяин Василий Васильевич успел посмотреть свет.

3 апреля 1806 года он вернулся в порт Одессу. 4 апреля получил повышение — чин капитана. Через несколько месяцев —- в декабре оказался на театре военных действий с Турцией. Русско-турецкая война 1806 — 1812 годов была затяжная, изматывающая. Василий Васильевич провел на ней три года.

Сначала он был в дивизии под командованием Дюка де Ришелье, которая без сопротивления заняла города Паланку, Аккерман и Килию. Василий Васильевич опять проходил по тем местам, в которых уже воевал в 1790 — 1791 годах. В начале 1807 года опять очутился под Измаилом. Только теперь ему не раз пришлось участвовать в рукопашных схватках. На острове Четал, расположенном напротив крепости, он с ротой солдат отбил пушку, захваченную неприятелем. За отличие в сражениях против турок 17 октября 1807 года он удостоился Высочайшего благоволения, а 23 октября получил следующий патент, подписанный собственной Его Императорского Величества рукой и военным министром Аракчеевым:

«Божиею Милостью Мы, Александр I, Император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.

Известно и ведомо да будет каждому, что Мы Василия Бородкина, который нам капитаном служил, для оказанной Его к службе Нашей ревности и прилежанию, в Наши майоры 1807 года октября двадцать третьего дня Всемилостивейше пожаловали и учредили. Мы жалуем сим и учреждаем, повелевая всем Нашим помянутого Василия Бородкина за нашего майора надлежащим образом признавать и почитать, напротив чего и Мы надеемся, что он в сем Ему от Нас Всемилостивейше пожалованном новом чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму офицеру надлежит».

Верный слуга царю Василий Васильевич Бородкин оправдывал доверие государя в военной кампании 1809 года, проходившей в тяжелейших условиях. Тридцатисемилетнему майору пришлось в полную меру хлебнуть невзгод. Военные действия начались в апреле. Армия двигалась днем и ночью, в дождь и в бурю. В отряде инженера генерал-майора Гартинга Василий Васильевич участвовал в наведении моста через Дунай, Правый берег представлял собой сплошную глубокую топкую грязь, поросшую высоким тростником. Лишь в августе русские войска взяли расположенную на правом берегу крепость Мачин. Василий Васильевич вступил в нее во главе двух вверенных ему рот солдат.

В ноябре русская армия подступила к крепости Браилов. Крепость была минирована, обнесена двумя валами и двумя рвами. Внутри находился укрепленный замок, бывший в свое время греческим монастырем. Василий Васильевич с подчиненным ему гренадерским батальоном, одним эскадроном гусар и сотней казаков занимал позиции на полуострове Кунцефан напротив крепости и зорко следил за тем, чтобы неприятель не препятствовал осадным работам. В том году рано ударили сильные морозы и выпал глубокий снег. Но осадные работы медленно и упорно продвигались вперед. Браиловский паша поспешил подписать акт капитуляции. Василий Васильевич был свидетелем того, как вручались победителям ключи от крепости, которые затем по повелению Александра I были отосланы в Оружейную палату.

Участием во взятии Браилова завершилась военная эпопея Василия Васильевича. Как-никак, он честно тянул лямку в армии в течение 25 лет и имел полное право пойти на заслуженный покой. 17 февраля он получил чин подполковника и ушел в отставку.

Его уход из армии совпал со смертью дяди Федора Ивановича, который не имел детей. Василию Васильевичу надо было вступать во владение дядиным имуществом. В Елисаветград явился, радуя невест, тридцатидевятилетний бодрый подполковник в зеленом с красными отворотами мундире Алексопольского пехотного полка. У него начиналась долгая вторая жизнь, в ходе которой он успел создать дворянское гнездо Соколовых-Бородкиных.

Первым делом он сыскал по сердцу законную супругу Феодосию Стефановну Навроцкую, с которой обвенчался в 1815 году. Она происходила из древнего и известного польского дворянского рода, представители которого перешли на сторону казачества. Слободско-украинским дворянским собранием ее братья Семен Стефанович и Иван Стефанович были занесены в самую почетную — шестую часть родословной книги, то есть в число тех, кто мог доказать принадлежность к дворянству своих предков на протяжении ста пятидесяти лет. За Феодосией Стефановной Василий Васильевич получил земли в селе Савичевка, расположенном недалеко от владений покойного дяди, и 40 душ крепостных крестьян. У самого Василия Васильевич было в это время 58 душ мужского пола.

В том же 1815 году он покупает у помещика капитана Федота Акимова сына Скляревича в «вечное и потомственное и бесповоротное владение» село Красновершку с 1015 десятинами земли, заплатив ему немалую по тем временам сумму в 8 тысяч 24 рубля.

Василий Васильевич был предусмотрительный человек. Он знал, что скоро со службы вернется его брат Петр Васильевич Бородкин, который в это время находился в Одессе в составе Галицкого пехотного полка, и надо будет делить имение дяди в селе Федоровке. Поэтому он создавал южнее Федоровки свою вотчину таким образом, чтобы Савичевка и Красновершка составляли единое целое, к которому можно будет подсоединить земли, полученные по разделу с братом.

По возвращении Петра Васильевич из армии Василий Васильевич внес изменения и в свою фамилию. Чтобы их не путали, капитан Петр Васильевич остался просто Бородкиным, а подполковник Василий Васильевич прибавил к своей фамилии фамилию того самого бригадира Соколова, который был соседом его деда и часть земель которого он купил. В дворянском списке Херсонской губернии от 1828 года Василий Васильевич писался как «Бородкин-Соколов», но уже в деловых актах 30-х годов значился как «Соколов-Бородкин». Трудно сказать, произошло ли это переиначивание по правилам благозвучия или сыграли роль определенные виды Василия Васильевича.

То, что он действовал основательно и свое дворянское гнездо строил не на песке, свидетельствует и его отношение к собственным детям. Едва им исполнилось семь лет, он стал хлопотать об определении их в училище и Харьковский университет. Если учесть, что основная масса помещиков Елисаветградского уезда редко отдавала своих детей даже в кадетские корпуса и что сам Василий Васильевич, как свидетельствует его формулярный список, только российскую грамоту читать и писать умел», то виден стратегический характер его мышления.

К середине 1840-х годов, когда происходило оформление дворянского достоинства Соколовых-Бородкиных через Департамент герольдии Правительствующего Сената, он с удовлетворением мог констатировать осуществление главных своих планов,

В 1845 году Василий Васильевич купил у брата знаменитого генерала от кавалерии Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена — Павла Ерофеевича—деревню Драчевку с участком в 886 с половиною десятин земли. Эта деревня также некогда принадлежала упомянутому выше бригадиру Соколову. Теперь же Павел Ерофеевич Остен-Сакен продал ее Василию Васильевичу за 15714 рублей 30 копеек серебром, записав в купчую крепость сакраментальную фразу. «Владеть ему, Василию Васильевичу Соколову-Бородкину и наследникам его тем имением вечно, а мне Павлу Остен-Сакену и наследникам моим в оное уже не вступаться».

Этой покупкой завершилось формирование поместья, собранного в один кулак и состоявшего из нескольких сел и хуторов, в том числе Федоровки, Драчевки, Савичевки, Красновершки. «Дворянское гнездо» раскинулось на площади в 9 тысяч десятин земли. По масштабам Херсонской губернии владелец такого имения считался очень богатым.

Как состоятельный человек, Василий Васильевич смог удачно выдать замуж своих двух дочерей. Старшая Мария, 1819 года рождения, вступила в законный брак с потомственным дворянином, титулярным советником Платоном Никитиным, который служив Николаеве в Черноморской кораблестроительной экспедиции и, без сомнения, встречался с Иваном Петровичем Барковским по делам службы или просто на улице. Младшую дочь Анну, 1827 года рождения, взял в жены майор Иван Богдановский.

Но, конечно, главные свои надежды Василий Васильевич возлагал на сыновей Кирилла и Григория

 

КИРИЛЛ ВАСИЛЬЕВИЧ СОКОЛОВ-БОРОДКИН

 

От Василия Васильевича не сохранилось ни одного личного документа: записки, письма, завещания. В каждом человеке, независимо от эпохи, тесно переплетены личные и общественные мотивы, порою таинственным образом. Надо полагать, что Василий Васильевич, как и большинство дворян его времени, желал, чтобы сыновья его, верно служа Царю и Отечеству, приумножали семейное достояние. Однако зрелость Кирилла (родился в 1816 году) и Григория (родился в 1818-м) совпала со временем ослабления имущественных и социальных позиций дворянства в России. Особенно после великой реформы 1861 года, уничтожившей крепостное право, основная масса дворян мечтала уже не столько об увеличении своих владений, сколько об их удержании в прежних пределах.

Василий Васильевич, в генах которого закрепилась готовность к переменам, выработанная опасной жизнью его предков на границе леса и степи, интуитивно чувствовал, что его сыновьям придется жить в совершенно иных условиях, чем ему. Поэтому так рано стал он хлопотать о том, чтобы отдать их в открывшийся в 1805 году Харьковский университет. Хотя не сохранилось диплома Кирилла Васильевича об окончании этого университета, но его формулярный список свидетельствует, что его образование по сумме знаний соответствовало программе философского факультета Харьковского университета, второго отделения, где изучались математика, физика, естествознание, статистика, французский и немецкий языки. Кирилл Васильевич должен был окончить это отделение философского факультета до 1837 года, когда ректором университета был Андрей Федорович Павловский, математик по профессии. Из других преподавателей можно отметить Андрея Андреевича Тона, исполнявшего обязанности экстраординарного профессора — брата знаменитого архитектора Константина Андреевича Тона, строителя храма Христа Спасителя в Москве. Судя по дальнейшей деятельности Кирилла Васильевича, коллектив преподавателей Харьковского университета заложил в нем любовь к точному знанию и технике.

В то же время Кирилл Васильевич оставался верным духу своего окружения и не представлял себе, как может уважающий себя елисаветградский дворянин не послужить в кавалерии! Брата Ф.М. Достоевского — Андрея Михайловича, который служил в Елисаветграде архитектором с 1849 по 1858 год, любовь местной дворянской молодежи к лошадям даже несколько шокировала. Где было понять ему, столичному жителю, степняка, который успел родиться в степи во всей красоте ее полудикого состояния. И как бы красноречиво ни передавали дети местных помещиков свои ощущения человеку, проводящему большую часть времени за чертежной доской в пыльном помещении, им все равно не хватило бы слов, чтобы описать экзистенциальные минуты бытия, когда всадник, слившись в единое существо с лошадью, мчится в утренней прохладе по равнине навстречу огромному солнцу, поднимающемуся из-за необъятного горизонта, или, опустив поводья, в сгущающихся сумерках неторопливо едет в ночное. Человек, родившийся в степи, без таких минут не мог ощущать свою жизнь полноценной.

В особенности первые два поколения херсонских дворян не торопились цивилизовать «дикую степь». Вплоть до 1849 года в херсонских просторах еще бродили дикие лошади. Громадное большинство владельцев поместий занималось коневодством. Практически лошади находились в полудиком состоянии. За ними присматривали только, чтобы они не убежали из владений. А так они свободно передвигались табунами, в границах поместий, питались подножным кормом, привыкали ко всем невзгодам и лишениям.

Наполеоновский маршал Мормон герцог Рагузский, который побывал в Елисаветграде в 1834 году, не скупился на похвалы, говоря о местном коневодстве:

«Я заметил, насколько благодатна эта земля для разведения лошадей, ибо они достигают любого роста, какой только необходим.

Кони российских кирасиров намного выше, чем в остальных армиях у этого рода войск. Они на два или даже на четыре дюйма выше наших и австрийских. Кроме этого, они хорошей стати, сильные и хорошо поддаются дрессировке».

Лошадей елисаветградский помещик видел в первые минуты своего появления на свет Божий, он проводил с ними детство, он готовился стать коннозаводчиком, и он обязательно должен был пройти войсковую выучку в кавалерии и дослужиться по крайней мере до ротмистра — командующего эскадроном. Вот и Кирилл Васильевич в 1837 году 5 октября поступил рядовым в кирасирский Ее Императорского Величества княгини Елены Павловны полк, а 27 ноября того же года был произведен в юнкера. В 1838 году он стал корнетом, а в 1840 году поручиком. В этом чине он участвовал в смотре, который после долгого перерыва состоялся под городом Елисаветградом 19 — 20 сентября в присутствии императора Николая I.

Равнина около города была очень удобна для развертывания больших масс кавалерии. В 1842 году в учениях был задействован 2-й резервный кавалерийский корпус, штаб-квартира которого находилась в Елисаветграде. Хотя маневры протекали не совсем гладко, император остался доволен действиями командующего 2-м корпусом генерала Д.Е. Остен-Сакена и выучкой подчиненного ему соединения. В награду генерал получил золотую табакерку, а его подчиненные — Высочайшее благоволение. Среди них удостоился монаршей милости и поручик Кирилл Васильевич Соколов-Бородкин.

Пребывание полка, дивизиона или корпуса всегда считалось большим благом жителями городов Российской империи. На содержание армии отпускались казенные деньги, которые обогащали местных купцов и предпринимателей. В таких городах шло строительство казарм и других служебных помещений, административных зданий, церквей. После смотра в 1847 году, в котором Кирилл Васильевич еще раз показал достойную военную выучку и еще раз удостоился Высочайшего благоволения, император заложил фундамент трехэтажного дворца, предназначенного для его пребывания во время смотров, фундамент штаб-квартиры корпуса и других казенных зданий. Дворец оказался недалеко от каменного двухэтажного городского дома Соколовых-Бородкиных. И другие окрестные помещики обзаводились в Елисаветграде собственными домами, чтобы иметь возможность общаться с офицерами находящихся в городе полков.

В так называемой «реалистической» русской литературе немало нелестного сказано о провинциальных гарнизонах. То же высокомерие по отношению к елисаветградским военным сквозит и в воспоминаниях Андрея Михайловича Достоевского. Что поделать: влияние радикального нигилизма мешало и Андрею Михайловичу, и писателям-«реалистам» увидеть культурную роль русского офицерства в жизни провинции.

А роль эту можно видеть хотя бы на примере генерала от кавалерии Д. Е. Остен-Сакена (1790 — 1881), который командовал корпусом в Елисаветграде с 1835 по 1850 год. Его отец в свое время был командиром Елисаветградского гусарского полка. Дмитрий Ерофеевич принял участие во всех войнах против Наполеона. За отличие в Бородинском сражении был произведен в чин, столь желанный для елисаветградских помещиков,— штабс-ротмистра. В русско-турецкую войну 1828— 1829 годов Дмитрий Ерофеевич стал георгиевским кавалером 3-й степени.

Как истинный елисаветградец, он пламенно любил лошадей и особенно местной породы. «Каких чрезвычайных лошадей для легкой конницы, в большом числе и за умеренную цену, можно приобретать в степных новороссийских губерниях! — восклицал он.— Лошади сии легки, прочны (так как не изнежены воспитанием) и способны к езде».

Как видно из этого высказывания, даже в своих увлечениях Дмитрий Ерофеевич руководствовался практическими требованиями. Для него вообще был характерен практицизм с опорой на знание.

На основе изучения опыта европейских армий и собственных наблюдений Д.Е. Остен-Сакен разработал свою систему выездки лошадей и успешно применял ее в корпусе. Он разрабатывал свою тактику применения кавалерии в сражениях. Написал и преподнес императору специальную работу «Мысли о некоторых предметах военного дела», в которой высоко оценил боевые качества кавалерии. В частности, он утверждал:

«Конница есть оружие, которое может приносить неимоверную пользу: с быстротою молнии производит она движение, сосредоточивается, переносится с одного фланга на другой при малейшей ошибке или беспорядке неприятеля, пользуется мгновением и поражает его, в открытых местах она необходима; без конницы сама победа не блистательна и скудна последствиями».

Его методический ум не ограничивался военными заботами. Дмитрий Ерофеевич увлекался садоводством. Он заметил, что в Елисаветграде находится в запустении казенный сад, в котором рос могучий дуб, названный в народе «потемкинским». Д.Е. Остен-Сакен велел привести этот сад в порядок, разбить его по примеру английских парков.

Однако культуру Дмитрий Ерофеевич понимал не как бездумное следование новым западным веяниям или очередной моде, а как целесообразную деятельность, гармонизирующую отношение людей к природе и друг к другу. Скажем, он решительно высказался против механического заимствования русской кавалерией модной в сороковые годы выездки лошадей по методу француза Боше, считал, что это годится больше для цирка. Представитель древнего курляндского рода, он агитировал за введение в русской армии национальной формы одежды, полагая, что это будет способствовать повышению народной нравственности. Он заявлял:

«Я твердо убежден, что введение у нас народной (национальной) одежды принесет существенную пользу, будет способствовать к возбуждению народной гордости, которая, к сожалению, несколько утрачена. Презрение к русским обычаям вообще способствовало к некоторому изменению характера русского, которого отличительная черта была привязанность к религии и. следовательно, честность в пространном смысле этого слова и безусловная покорность законным властям».

В этих словах и уважение Дмитрия Ерофеевича к солдату, которое проявлялось порою в забавных его поступках — осматривая почетный караул, выстроенный для встречи императора, он мог собственноручно своим белым платком смахнуть пыль с солдатских сапог,— и его глубокая набожность. Что в мирное время при смотрах, что на войне, он в ответственные моменты крестился и шептал молитвы. Л.Н. Толстой зло посмеялся над этой чертой Д.Е. Остен-Сакена и изобразил его в комическом виде в написанной им «песне про сражение на реке Черной 4 августа 1853 года»:

А там Сакен-генерал

Все акафисты читал

Богородице...

Вот как предубеждение может ослепить даже гениального писателя! Большинство же и солдат и офицеров, участвовавших в Крымской войне 1853 — 1856 годов, увидели в Д.Е. Остен-Сакене другое: его хладнокровие, храбрость, распорядительность на посту начальника Севастопольского гарнизона. За труды в Севастополе, прогремевшем на весь мир своей героической защитой, Д.Е. Остен-Сакен был возведен в графское достоинство и назначен членом Государственного Совета.

За деятельность в Елисаветграде Д.Е. Остен-Сакен не получил наград. Она не была внешне эффектна, но имела далеко идущие социальные последствия. Его 2-й резервный кавалерийский корпус явился своеобразным «университетом», который из своих офицеров — детей местных дворян — подготовил новое поколение практических деятелей. В этом Кирилл Васильевич был его способнейшим учеником, так как являлся одним из образованнейших людей в своем уезде. Он прослужил в кавалерии 13 лет и в 1850-м году ушел в отставку «по домашним обстоятельствам». Эта формулировка, видимо, скрывает смерть его родителей. В 1850-е годы сначала не стало его отца, а затем и матери.

В 1853 году Кирилл Васильевич женился на Варваре Петровне Ганской. По линии отца она происходила из древнего польского дворянского рода, некоторые представители которого проживали в земле Лукув. Мировой литературе известен один из многочисленнейших Ганских — Венцеслав, бывший предводитель дворянства на Волыни и кавалер многих орденов, к жене которого Эвелине, урожденной Ржевусской, питал нежные чувства французский писатель Оноре де Бальзак.

По линии матери Варвара Петровна, как гласит семейное предание, была дочерью Петра Ивановича Курдиманова и баронессы Гейкинг. Курдимановы были из рядовых дворян, как и Соколовы-Бородкины. Известно, что Петр Курдиманов в 1796 году являлся штабс-ротмистром и служил под началом А.В. Суворова. Гейкинги принадлежали курляндскому дворянству. Карл Гейкинг (умер в 1809 году) был сенатором Российской империи.

Семья Варвары Петровны не занимала такого высокого положения, но аристократическую гордость имела, и то, что Варвара Петровна вышла замуж за Кирилла Васильевича, показывает, каким уважением пользовались в елисаветградском обществе Соколовы-Бородкины.

2 июня 1854 года у молодоженов родился их единственный сын Сергей Кириллович.

Вероятно, к этому времени относится строительство в деревне Красновершке каменного господского дома по проекту Андрея Михайловича Достоевского. Архитектор не раз приезжал к за­казчику, советовался с ним и через 2 месяца приготовил проект на нескольких листах и подробную смету. Проект был сработан на славу, и господский дом Соколовых-Бородкиных продолжает радовать жителей Красновершки до сих пор своим внешним видом и практическими удобствами.

Личные же отношения между Андреем Михайловичем Достоевским и Кириллом Васильевичем не сложились, хотя о человеческих качествах того и другого сохранились одинаково хорошие отзывы. Скажем, в протоколах первого земского собрания уезда зафиксировано мнение гласных о Кирилле Васильевиче как о «благородной личности».

Надо полагать, и нравственные и деловые качества Кирилла Васильевича объясняют убедительно тот факт, что его имя вписано заглавными буквами в историю земского движения на юге Украины. Все современные исследователи согласны с тем, что земство в этих местах стало выдающимся общественным явлением второй половины XIX — начала XX века. В Российской империи благодаря земскому движению впервые возникло эффективно действующее гражданское общество, в котором научились сотрудничать все социальные группы того времени — дворянство, духовенство, мещане и крестьяне.

Земство занималось жизненно важными вопросами быта и уклада, Оно содержало больницы и врачебный персонал. Медицинская помощь была бесплатной для всех, независимо от того, платил па­циент земские налоги или нет. До 1917 года земства успели образцово наладить медицинское обслуживание на юге Украины.

Они достигли значительных успехов и в постановке школьного образования. Земские школы - начальные, гимназии, профессиональные, всякого рода курсы — пользовались авторитетом у населения. Во многих уездах уже до 1917.года было достигнуто всеобщее образование молодежи. На селе Министерство просвещения полностью передало школьные учреждения в руки земств.

Велика их заслуга и в сельском хозяйстве. В земских институтах работали образованные агрономы и ветеринары, которые помогали крестьянским хозяйствам поднимать культуру земледелия и скотоводства. Земства выписывали лучшие образцы сельскохозяйственных машин и организовывали их продажу. Они имели племенные питомники, устраивали сельскохозяйственные выставки и выдавали премии лучшим хозяевам. Были налажены пропаганда и распространение сортовых семян. Много внимания уделялось лесопосадкам, особенно в засушливых местах и в оврагах. Земства прокладывали новые пути сообщения и следили за состоянием старых, строили свои элеваторы для хранения экспортного зерна, устанавливали связи с зарубежными партнерами.

Привлекая людей к полезной деятельности в разных сферах, земства становились школой, в которой все обучались управлению. Каждое сословие приносило свой исторический опыт общественного ведения дел и свой взгляд на властные функции, и в результате складывалась система управления, приспособленная к требованиям новейшего времени.

Это историческое изменение в Российской империи было достигнуто под руководством дворянства. Хотя все сословия одинаково пользовались преимуществами, которые предоставляли земские институты, основная часть финансовых средств на эти цели обеспечивалась налогом с дворянских имений. Дворяне со средним достатком являлись самыми активными земцами.

Поворот к реформистской деятельности у этой части дворянства наметился еще в царствование Николая I.

Кирилл Васильевич благодаря обучению в Харьковском университете, а потом службе под начальством Д.Е. Остен-Сакена выработал соответствующий склад ума. С началом земских учреждений, которые он сам открыл как уездный предводитель дворянства 2 марта 1865 года, Кирилл Васильевич избирался на всевозможные посты: губернским гласным, почетным мировым судьей, уездным гласным, членом уездного училищного совета.

Учреждение Елисаветградского земского реального училища в 1870 году явилось выдающимся событием в земском движении Елисаветграда и всего юга Украины. В то время, когда министерство просвещения усиленно насаждало классические гимназии, елисаветтрадское земство открыло совершенно иной тип учебного заведения, ориентированного на практические потребности развивающегося юга. Внутренний порядок в училище поддерживался не обычными дисциплинарными мерами, как-то:

карцером, наличием инспекторов и педелей, а самим коллективом преподавателей и учащихся. Руководило училищем правление, которое избиралось на три года земским собранием.

Кирилл Васильевич имел прямое отношение к учреждению этого нового учебного заведения, сначала как член уездного училищного совета, а затем как член и председатель правления училища. Он был в числе тех, кто жертвовал экспонаты в кабинет естественных наук, предоставлял во временное пользование преподавателям картины из личной коллекции. В 1872 году не без участия Кирилла Васильевича уездное дворянство подарило земельный участок в городском районе — Ковалевке — для строительства нового здания реального училища. В том же году он пригласил из Москвы нового директора — магистра естественных наук Петунникова. А в Москву Кирилл Васильевич ездил в связи с тем, что сын его Сергей уже четвертый год учился в Императорском лицее в память цесаревича Николая при Московском университете. Лицей позже получил неофициальное название Катковского, поскольку его основателем и идеологом был Михаил Никифорович Катков (1818 — 1887).

Этот известный политический деятель и литератор был выразителем точки зрения реформаторского дворянства. Он один из первых в России посмотрел на дворянство как на политическую элиту. Дворяне, убеждал он общественное мнение, «особенно полезные члены политического общества, его естественные представители и наилучшие исполнители его дел». Он предупреждал против легкомысленного отношения к человеческому капиталу, накопленному Россией в течение веков: «История поставила этих людей во главе русского общества; много жертв принес русский народ, много лишений претерпел он, чтобы в среде его образовался класс людей обеспеченных в своем положении и способных заниматься не только своими частными и общественными делами. Народы, не имеющие этого класса, неспособны к политической жизни».

Михаил Никифорович хотел, чтобы нравственный и интеллектуальный потенциал дворянства был направлен на решение новых задач, ставших перед страной. Лицей в память цесаревича Николая и был призван, по его мысли, готовить из дворян активных деятелей земского движения. В издаваемой им газете «Московские ведомости» он четко определил особенность нового учебного заведения:

«Лицей цесаревича Николая есть первое учебное заведение, которое не есть ни правительственное, ни частное и которое всего правильнее может быть названо общественным. Оно есть учреждение общественное не только потому, что его существование и благосостояние зависит от общественного сочувствия к нему, ибо оно будет содержаться исключительно на средства, доставляемые ему обществом в виде платы за воспитанников и в виде пожертвований,— но еще и по устройству своего управления, дарующего ему самостоятельность, подобную той, какой пользуются созидающиеся в нынешнее царствование общественные учреждения, например, земские, городские и т.д.

Как положение о земских учреждениях освободило от бюрократической опеки хозяйственные интересы местной общественной жизни, так и Высочайше утвержденный 12-го июля Устав Лицея Цесаревича Николая есть первый опыт освобождения русского педагогического дела».

Было задумано М.Н. Катковым, чтобы в лицее культивировалось присущее российскому дворянству понятие «чести» и одновременно прививалась деловитость сродни здоровому прагматизму западноевропейцев, в первую очередь англичан. Михаила Никифоровича считали ярым англоманом. Видно, это обстоятельство сыграло известную роль в том, что Кирилл Васильевич отдал своего сына учиться именно в лицей цесаревича Николая. Для юга Украины, развитие которого после реформы 1861 года пошло по модели, близкой к модели экономического развития США, английский пример был наиболее соблазнительным из всех западноевропейцев.

Как и в туманном Альбионе, в лицее заботились о здоровье воспитанников, заставляя их заниматься новым тогда делом — спортом. Программа обучения учитывала опыт английских «паблик скул». Однако М.Н. Катков ясно осознавал, что западный опыт нельзя механически соединить с ценностями российского дворянства. Предстояло выработать новую деловитость, которая соответствовала бы конкретным условиям страны. Поэтому огромное внимание уделялось воспитанию самостоятельности. В Уставе лицея было сказано: «Путем живого опыта способствовать развитию в России самостоятельного педагогического дела и вырабатывать на практике его основания, приемы и способы».

Самостоятельность воспитывалась не вседозволенностью, а постоянным трудом в освоении широкой программы, включавшей предметы классического образования и естественные науки.

В 1872 году, когда Кирилл Васильевич посетил своего сына Сергея в лицее,— тому предстояло бороться за премию, для получения которой надо было знать наизусть 500 стихов Гомера на древнегреческом и 300 Вергилия на латинском, причем уметь переводить их на образцовый русский язык. Еще больший труд следовало приложить к воспитанию собственной личности. Каждый лицеист должен был не только сам усвоить дворянский кодекс чести, но и помогать воспитывать его в других. В лицее был введен институт старших воспитанников. В их число возводились только самые примерные. Их обязанности сооснователь лицея П.М. Леонтьев определял следующим образом:

«Они обязаны действовать своим постоянным влиянием на воспитанников для возбуждения в них чувства чести, дружелюбия к товарищам, уважения к наставникам, преданности заведению. Все грубое, низкое, грязное в быту воспитанников они обязаны искоренять внушением, а в случае необходимости и наказанием, которое им дозволяется налагать в мере. определенной начальством заведения и им известной. В особенности они обязаны наблюдать, чтоб ученики, физически сильные, не обижали слабых, причем защита должна быть оказываема и в тех случаях, когда обиженный не просит о помощи».

Старший воспитанник получал в свои руки власть, поэтому ему-то особо напоминали о кодексе чести. Тот же П.М. Леонтьев давал такой совет лицеисту, возведенному в старшие:

«Советую Вам усвоить себе привычку ежедневно, отходя ко сну, отдавать себе отчет, удалось ли вам сделать в продолжение дня что-нибудь полезное и в особенности не было ли сделано с вашей стороны какого-либо упущения. Смотрите за собой строго, думайте как можно более о тяготе ответственности, налагаемой на вас вашим возвышением; бдите, чтобы оно не щекотало вашего самолюбия, чтоб оно развивало в вас чувство долга, а не любоначалие или тщеславие; наконец, действуйте всегда дружно... Вы имеете право, а по заповеди Спасителя вы должны прощать обиды, наносимые вам лично, но вы не имеете права прощать обиды, наносимые другим: тут милость неуместна, и вы должны руководствоваться единственно справедливостью. Точно так же вы не вправе делать какие-либо уступки из школьных порядков, а тем еще менее оказывать снисхождение в случае проступков против доброй нравственности».

«Рыцарская честность,— подчеркивал П.М. Леонтьев,— должна быть привилегией того класса общества, который так счастливо может получить образование».

И чувство справедливости воспитывалось не только в отношениях между «своими» — равными по социальному положению. Воспрещалось говорить прислуге «ты» и обращаться с ней невежливо и фамильярно. Даже во внешнем облике не поощрялось то, что указывало бы на социальные различия. Лицеистам предписывалась строгая одежда, запрещалось носить часы, кольца, булавки. Всякое «франтовство» преследовалось и «после сделанного предупреждения» строго наказывалось. Лицеисты спали на железной кровати, для вещей имели табурет с ящиком и отделение в особом шкафу под стеклом.

Кирилл Васильевич мог гордиться своим сыном: поведения Сергей был примерного и учился отлично. Поступив в 1868 году сразу в третий класс, он в тот же учебный год был занесен на классную золотую доску, потом в конце каждого учебного года получал награды. Скажем, в 1869 году ему торжественно вручили книгу «Чудеса древней страны пирамид», сочинения доктора Карла Оппеля. В 1871 году «за очень хорошие успехи, отличное прилежание и отличное поведение» Сергей Соколов-Бородкин получил на английском языке мифы Древней Греции в пересказе Гладстона, а «за успехи в инструментальной музыке» «Собрание классических пиесдля игры на фортепиано». В 1872 году Сергея наградили полным Собранием сочинений В. Жуковского в шести томах, изданных в Санкт-Петербурге в 1869 году.

Окончил лицей Сергей с серебряной медалью в 1874 году и поступил на физико-математический факультет Московского университета. Видно, Кирилл Васильевич сумел передать сыну свои симпатии к естественным наукам.

Пока Сергей учился в университете, Кирилл Васильевич увлеченно занимался развитием школьного образования в Елисаветградском уезде. В том же самом 1874 году, когда Сергей Кириллович окончил Катковский лицей, уездное земское собрание в специальном постановлении отметило, что Кирилл Васильевич «принимает близко к сердцу дела школ». Ему также было приятно читать книжку под названием «Сведения об осмотре в Елисаветграде и Одессе некоторых учебных и благотворительных заведений», изданную в Елисаветграде в 1874 году, которую написал его бывший командир Д.Е. Остен-Сакен, ставший попечителем Одесского учебного округа. Мысли, высказанные в ней, полностью совпадали с устремлениями Кирилла Васильевича. Д.Е. Остен-Сакен приветствовал новое образование, в котором «полностью искоренена схоластика, и все внимание обращено на развитие умственных способностей и подготовку к практической жизни».

Вообще земцы культивировали реалистический подход и к самой организации образования. С одной стороны, они уже в 1876 году выдвинули стратегический лозунг обязательного обучения для всех. С другой стороны, учитывая господство в тогдашней России системы классического образования, поощряемой министром просвещения Д. Толстым, чтобы не лишать молодежь Елисаветграда возможности поступления в высшие учебные заведения, поставили вопрос об открытии в городе мужской классической гимназии. Само собой разумеется, что в комиссию по ее учреждению земским собранием был избран Кирилл Васильевич. И пока для гимназии приспосабливался один из корпусов бывших московских лавок, он успел открыть и в своей Красновершке земское народное училище. Может быть, таким образом, он решил отметить факт окончания сыном физико-математического факультета Московского университета. По всем естественным наукам — математическому анализу, аналитической геометрии, начертательной геометрии, физике, химии — Сергей Кириллович имел высший балл «отлично». Единственная четверка была по богословию. По результатам экзаменационных испытаний он был утвержден в степени кандидата наук.

Таким образом, накануне открытия в 1879 году классической гимназии в Елисаветграде ряды земцев пополнились еще одним активным членом, специально подготовленным для целей земского движения. С 1883 года Сергей Кириллович, вместе с отцом, становится уездным и губернским гласным. А со второго семестра того же года заменяет отца на посту члена правления Елисаветградского земского реального училища, которое так не нравилось министру просвещения графу Д. Толстому своей ориентацией на современность. Правда, это училище министр просвещения не закрыл, но его директора М.Р. Завадского, который стал издавать новый журнал «Педагогический вестник» в 1881 году, повелел снять с работы. Как ни защищало Елисаветградское земство М. Р. Завадского, Д. Толстой был непреклонен: нарушая правительственный указ, директор земского реального училища отстаивал в журнале целесообразность введения украинского языка в начальных земских школах, а посему подлежал увольнению. Журнал перестал выходить, а М.Р. Завадский уехал на Кавказ, где благодаря своим способностями и трудолюбию дослужился до звания тайного советника, стал сенатором и попечителем Кавказского учебного округа.

Кирилл Васильевич получил чин статского советника за свою деятельность на ниве народного просвещения, хотя он, как и многие елисаветградские земцы, стоял за предоставление равных возможностей для развития культур всех национальных общин, населявших Херсонскую губернию. Имение Соколовых-Бородкиных было заселено выходцами из Полтавской и Киевской губерний, местными запорожцами-гайдамаками. Соколовы-Бородкины интересовались украинской историей. В их личной библиотеке имелся, например, труд Бантыша-Каменского «Историческое известие о возникшей в Польше унии», изданный в 1804 году и купленный Петром Васильевичем в 1816 году в Одессе. В архиве Кировограда сохранился пригласительный билет на вечер с участием известных представителей украинской культуры того времени, который свидетельствует, что Соколовы-Бородкины были украинофилами. Билет следующего содержания:

«Милостивый Государь!

В воскресенье, 3 марта 1896-го года, в 8 часов вечера, в зале Общественного собрания Елисаветградским обществом распространения грамотности и ремесел в пользу Бесплатной народной библиотеки-читальни, что на Ковалевке. устраивается Литературно-музыкальный вечер, исполнителями которого являются местные любители изящных искусств при участии малорусских артистов драматического искусства, господ Тобилевича (Карпен-ко-Карого), Мовы и госпожи Жулинской (на сцене Россина).

Попечитель Библиотеки-читальни и распорядитель вечера

Сергей Соколов-Бородкин».

Елисаветградское Общество распространения грамотности и ремесел, о котором идет речь в пригласительном билете, основано в 1873 году преподавателем юнкерской школы М. Ф. Федоровским при помощи Д.Е. Остен-Сакена. Оно являлось одним из основных центров развития и пропаганды украинской культуры. При нем в 70-е годы возникла первая украинская театральная труппа М.Л. Кропивницкого. Бесплатная народная библиотека-читальня при Обществе распространения грамотности и ремесел имела совет, в который входили и Кирилл Васильевич, и Сергей Кириллович.

За деятельность в сфере образования и культуры земство выражало благодарность Сергею Кирилловичу, как ранее Кириллу Васильевичу.

Отец и сын плодотворно участвовал и в других направлениях работы земства. Когда был учрежден окружной суд в Елисаветграде, Кирилл Васильевич уступил для него один из своих городских домов. Он избирался почетным мировым судьей, начиная с 1868 года до самой его смерти в XX веке. В 90-е годы XIX века в ряды мировых судей уезда вошел и Сергей Кириллович.

Та же связка отца и сына в делах Елисаветградской больницы: Кирилл Васильевич был избран в члены комиссии для наблюдения за ее строительством, а Сергей Кириллович позже стал ее попечителем.

Они занимались и практическими вопросами развития народного хозяйства в уезде. Кирилл Васильевич состоял в земской комиссии по лесным питомникам, следил за состоянием путей сообщения. В одном из выступлений он критиковал земскую управу за то, что она строит дорогостоящие мосты, но не наблюдает за их исправным состоянием. Сергей Кириллович был членом Учетного комитета по сельскохозяйственному кредиту.

Особое место в хозяйственных занятиях обоих занимало коневодство. В деревне Красновершка у них был конный завод, достаточно крупный. В конце XIX века у Кирилла Васильевича имелось 40 маток, а у известного херсонского владельца К.Э. Фальц-Фейна на заводе в. Большой Александровке — 54 матки. Соколовы-Бородкины в XIX веке выводили верховые породы лошадей для армии, а в начале XX века перешли на выведение рабочих пород. Отец и сын состояли в уездном по воинской повинности присутствии.

Наконец, они были членами Елисаветградского благотворительного общества, которое занималось призрением детей-сирот.

Однако было между Кириллом Васильевичем и Сергеем Кирилловичем существенное различие. Сергей Кириллович быстрее устал выполнять общественные обязанности. Кирилл Васильевич в пятьдесят лет еще только разворачивал свою земскую деятельность и оставался мировым судьей, когда ему перевалило за восемьдесят. Сергей Кириллович в пятьдесят лет в 1905 году попросил освободить его от всех занимаемых им земских постов — члена правления реального училища, члена попечительского совета Елисаветградской женской гимназии и члена Елисаветградской хлебной биржи. Свой отказ от работы в земстве он мотивировал «болезнью и домашними обстоятельствами». С 1906 года он проживал то в Елисаветграде, то в Москве, то в романской Швейцарии в городе Лейзен, где и окончил свои дни.

И не только Сергей Кириллович устал нести ношу государства и гражданского общества. Многие дворяне-мужчины под влиянием декаданса в конце XIX — начале XX века переставали следовать гражданским традициям дворянства и уходили в частную жизнь. А бремя династий ложилось на плечи женщин-дворянок.

 

ЛЮБОВЬ СЕРГЕЕВНА БАРКОВСКАЯ

 

Чаще всего сильный человек имеет перед глазами пример другого, не менее сильного человека. В жизни Л.С. Барковской большую воспитательную роль сыграла Анна Александровна Алексеева. Московский род Алексеевых — старинный. По семейному преданию, они издавна занимались суконным делом и еще при боярской думе были думными дьяками. Анна Александровна шести лет осталась сиротой и рано стала взрослой. Ее вырастил старший брат Семен Александрович, прадед всемирно известного Константина Сергеевича Станиславского, в середине XIX века именитый и знаменитый московский купец. Это был умный и благородный человек. Он выдал Анну Александровну замуж, наделив хорошим приданым, за Прохорова Ивана Яковлевича. У мужа и жены было много общего. Алексеевы славились своей честностью и грамотностью, почему и попали в думные дьяки. Прохоровы позже начали заниматься предпринимательством — в конце XVIII века, но тоже, может быть, потому что, происходили из служек знаменитой Троице-Сергиевой Лавры, обители Святого Сергия Радонежского — стремились внести нравственность и образованность в торговые и промышленные дела. Дядя Ивана Яковлевича — Тимофей Васильевич (1797 — 1854) — учредил первую в России профессиональную школу для рабочих и мастеров. Он был настолько выдающейся личностью, что описание его жизни помещалось в хрестоматии для народного чтения наряду с биографиями других талантливых народных самородков — изобретателя Кулибина, поэта Кольцова.

Однако слава капиталов не приносила, и капиталы Анны Александровны сыграли свою роль в расширении прохоровского дела.

В 1874 году Иван Яковлевич учредил Товарищество Прохоровской Трехгорной мануфактуры на паях. В это время у него была уже большая семья: дочь Любовь (родилась в 1857 году) сыновья Сергей (родился в 1858-м) и Николай (родился в 1860-м), дочери Анисья (родилась в 1861-м), Варвара (родилась в 1864-м), Екатерина (родилась в 1866-м). Жили Иван Яковлевичи Анна Александровна в любви и согласии, имели одинаковые взгляды на воспитание детей, но Анна Александровна задала высокий тон в семейных планах. Видимо, сиротство не прошло бесследно для ее психики и обострило честолюбие и жизненные притязания. Из третьего сословия, к которому принадлежали и Алексеевы и Прохоровы, она решила подняться в первое.

Исторические обстоятельства, благоприятствовали планам Анны Александровны. После реформы 1861 года, как ранее в Западной Европе, происходил процесс сближения земельной аристократии и нового класса предпринимателей, выросшего из третьего сословия. Слабеющие побеги дворянских династий прививались на жизнеспособных и перспективных древах промышленных династий. Прививка оказывалась наиболее удачной в том случае, если семейные ценности дворян и промышленников оказывались близкими.

Именно близость атмосферы семьи Соколовых-Бородкиных, открытых новому, и семьи Прохоровых превратила встречу юного Сергея Кирилловича и Любови Ивановны в факт судьбы. Купеческое понятие «честности» гармонически соединилось с дворянским понятием «чести». Скорее всего, Сергей Кириллович встретился с Любовью Ивановной на купеческом балу: тогда дворяне-мужчины первыми стали рушить сословные перегородки и появляться в купеческом обществе. Студенты-дворяне ходили на купеческие семейные собрания компаниями. Во всяком случае, не тривиальное совпадение, что Сергей Кириллович женился на старшей дочери Ивана Яковлевича, а его компаньон по Катковскому лицею — воронежский дворянин Александр Иванович Алехин — женился на второй дочери владельца Трехгорной мануфактуры — Анисье Ивановне.

У Алехиных родился мальчик — будущий чемпион мира по шахматам Александр Александрович Алехин, а у Сергея Кирилловича и Любови Ивановны — дочь Любовь Сергеевна, которая смогла преодолеть выпавшие на ее долю жизненные испытания с той же силой духа, что и мужчины-дворяне «героического периода». В скором времени после того, как девочку крестили 3 февраля 1881 года в Преображенском соборе Санкт-Петербурга, Любовь Ивановна заболела воспалением легких и умерла. В том же году внезапно скончался Иван Яковлевич. Смерть двух близких людей не предвещала розового будущего лично для Любови Сергеевны. А убийство царя Александра II окрасило в траурные цвета будущее Российской империи.

Познавшая сиротство, рано овдовевшая Анна Александровна, видимо, была особенно чувствительна к знакам судьбы. Бабушка делала все, чтобы смягчить для внучки жизненные удары. С ее одобрения Сергей Кириллович вступил в новый брак с третьей дочерью Ивана Яковлевича — Варварой Ивановной, и Любовь Сергеевна обрела вторую мать. Затем у нее появилась сестра Милица и брат Сергей.

Анна Александровна не оставляла внучку без присмотра, навещая ее в Елисаветграде. Со свойственной ей деловитостью она стала принимать участие в общественных делах города: вступила в Елисаветградское благотворительное общество, почетным членом которого являлся Иоанн Кронштадтский. Членами Общества были представители самых знатных и богатых семей города, например, Роберт Эльворти с супругой, владелец завода по производству сельскохозяйственных машин, расположенного в Елисаветграде. Завод пользовался известность в России и за рубежом благодаря высокому качеству своих изделий. С Р. Эльворти владелица Трехгорной мануфактуры легко находила общий язык. Обязанности казначея благотворительного общества исполнял Сергей Кириллович, а секретарем был Александр Карлович Тарковский - дед будущего советского кинорежиссера Андрея Тарковского.

Многие члены благотворительного общества входили одновременно и в Елисаветградский местный комитет Российского Общества Красного Креста, попечительницей которого с 1893 гада являлась Анна Александровна. Движение Красного Креста началось в Елисаветградском уезде еще во время русско-турецкой войны 1877 - 1878 годов, и главные земцы принимали в нем участие, в частности, Наталья Андреевна Бракер, будущий историк культурной жизни Елисаветграда, Стенбок-Ферморы, Ши-ринские-Шихматовы, Бошняки, Эрдели, Ревуцкие.

Анна Александровна своей деловитостью и преданностью делу сумела заслужить уважение и выдвинуться в первые ряды движения Российского Красного Креста. Собственно, под ее руководством Прохоровская Трехгорная мануфактура и Елисаветградский комитет Российского Общества Красного Креста устроили совместную акцию в годы русско-японской войны 1904— 1905 годов. Анна Александровна вместе с Любовью Сергеевной, ставшей уже взрослой девушкой, и другими патриотически настроенными дворянками пожертвовали личные средства для нужд медицинского обслуживания русской армии. Чтобы во всей полноте оценить силу и благородство порыва этих женщин, следует указать на то печальное обстоятельство, что в России тогда велась беспрецедентная антиправительственная кампания. Студенты из Санкт-Петербурга посылали японскому микадо телеграммы с пожеланием по­беды в разразившейся войне. Еще сильнее давление антиправительственных сил чувствовалось в неформальных отношениях. В 1904 году, когда общественное мнение познакомилось с революционным террором, надо было иметь характер, чтобы не бояться слухов и сплетен, не поддаться скрытым и явным угрозам и открыто стать на сторону правительства. Отсутствовало единение армии и общества, которое существовало в русско-турецкую войну 1877 — 1878 годов, и случалось, что именно женщины-дворянки спасали честь России, Скажем, в Иркутске, городе, расположенном не так далеко от театра боевых действий, люди со средствами практически не оказывали помощи больным и раненым воинам. Единственно Иркутский дамский кружок, сколько мог, помогал Российскому Обществу Красного Креста.

26 июля 1904 года из Москвы в Омск отправились два госпиталя, оборудованных на средства Прохоровской Трехгорной мануфактуры и Любови Сергеевны Соколовой-Бородкиной. Уполномоченной от Товарищества Прохоровской Трехгорной мануфактуры была Анна Александровна Прохорова. Любовь Сергеевна ехала в качестве сестры милосердия. Устав общин сестер милосердия Российского Общества Красного Креста она знала и понимала, что ей предстоит не романтика. В Уставе было сказано ясно:

«Сестры милосердия общины, принимая на себя это звание, налагают на себя нравственную обязанность служить неуклонно, по мере сил, избранной им трудной задаче ухода за больными, выполняя свое дело с любовью и кротостью и не брезгая неразрывно связанной с этим делом черной работой».

3 сентября 1904 года в Омске открылся лазарет Прохоровской Трехгорной мануфактуры на 55 кроватей, а 22 октября в соседнем доме стал работать лазарет имени Соколовой-Бородкиной, в котором было 12 мест для офицеров и 15 для солдат. Кроме того, Любовь Сергеевна уведомила Херсонское местное управление Красного Креста, что примет в своем имении «Раздолье» на полное содержание 15 больных и раненых солдат, эвакуированных с поля боя.

Сама она работала с бабушкой в Омске. Забот хватало, так как Анна Александровна была назначена еще и уполномоченной Российского Красного Креста в Омске. Кроме лазаретов, Анна Александровна должна была организовать на станции пункты питания для следовавших через город войск. На этих пунктах солдатам и офицерам также раздавались пожертвованные населением теплые вещи.

Все же главное были госпитали. Они существовали до 19 сен­тября 1905 года (офицерское отделение лазарета Соколовой-Бородкиной закрылось значительно позже — 19 января 1906 годг). Через Прохоровский госпиталь прошло 389 солдат, которые провели в нем 15 004 больничных дня. В лазарете Любови Сергеевны лечилось 20 офицеров, которые провели там 275 больничных дней, и 56 солдат, пробывших 1064 больничных дня.

Лазареты в Омске явились лебединой песнью бабушки Анны Александровны Прохоровой и проверкой на прочность для внучки Любови Сергеевны Соколовой-Бородкиной. Напряжение да сестер милосердия, особенно для дворянок, воспитанных в неге и комфорте, было так велико, что нередко они страдали нервными и душевными болезнями. Все свидетели самоотвержения женщин в госпиталях не скрывали своих эмоций, когда говорили об этом.

«Работа их была выше похвалы, польза, ими приносимая, неоценима, их самоотверженность внушала чувство благоговения» - писал в своем отчете Главноуполномоченный Российского Общества Красного Креста.

Американский врач Спир объездил множество госпиталей русской армии. В своем докладе Главному врачу флота США он буквально сложил гимн в честь русских сестер милосердия:

«Русские женщины вообще одарены прекрасным физическим сложением; количество выполняемой ими работы и неутомимость при исполнении своих обязанностей вызывает высшую похвалу у всех, кто наблюдал за их работою. Солдаты относятся к сестрам с большим уважением и отдают им честь совершенно так же, как офицерам...

Русские сестры находились неизменно при своих госпиталях и были к услугам врачей во всякий момент во время сражения. Они всегда были там, где в них была надобность. Русские женщины оказали помощь своей родине в час нужды, они были проникнуты высоким патриотизмом, они выполняли невероятное количество работы, находя лишь в этом удовлетворение; своим примером они воодушевляли солдат к лучшему исполнению своих обязанностей...»

В соответствии с Высочайшим приказом от 1 января 1908 ода, «за особые труды и заслуги, оказанные Обществу при условиях военного времени» Анне Александровне и Любови Сергеевне были пожалованы золотые медали с надписью «За усердие» на Аннинской ленте.

Пожалуй, была еще одна награда им обеим. Известно, какие удивительные иной раз складываются отношения между бабушкой и внучкой. Все, что бабушке не удалось вложить в своих детей, она на закате своих дней без остатка отдает родственной ей по духу внучке. Анна Александровна во время Омской эпопеи успела убедиться в том, что Любовь Сергеевна не подведет ее. Для Любови Сергеевны совместная работа с бабушкой явилась ударом резца, который огранил ее характер.

Такова была ее судьба, что жизнь представала перед ней обязательно в резких контрастах. 1908-й год начинался с радостных событий: Высочайшая награда, затем бракосочета­ние с Григорием Александровичем Барковским. Скорее всего они познакомились в романской Швейцарии. 28 января в мэрии города Лейзен был зарегистрирован их брак. Молодые устроили для гостей торжественный обед в ресторане курортного городка Веве, расположенного на берегу Женевского озера недалеко от Лозанны. На нем подавались устрицы, трюфеля и прочие изыски французской кухни. После ужасов войны и революции 1905—1907 годов воцарился культ естественных человеческих радостей.

Однако уже первые месяцы семейного существования были омрачены смертью Анны Александровны, случившейся в том же 1908 году. Смерть бабушки явилась как бы знамением того, что благополучный период в жизни Любови Сергеевны продлится недолго. Действительно, он охватил шесть довоенных лет. До 1913 года семья Барковских жила в городке Лейзен вместе с Сергеем Кирилловичем. Там родились ее сыновья Константин и Кирилл.

Жизнь в Швейцарии обходилась недешево. После революции 1905 — 1907 годов Сергей Кириллович, его жена Варвара Ивановна и Любовь Сергеевна активно продавали крестьянам свои земли. Сергей Кириллович имел в 1909 году 2981 десятину, а в 1914 году у него осталось 1418 десятин. Варвара Ивановна имела в 1909-м 1000 десятин, а в 1914-м — 816 десятин. У Любови Сергеевны количество принадлежащей ей земли сократилось от 899 десятин в 1909 году до 451 десятины в 1914-м.

В 1913 году Барковские вернулись в Елисаветград. Город в это время находился на подъеме. В популярной тогда книге французского ученого Э. Реклю Елисаветград характеризовался как город, который растет с «чисто американской скоростью. Эти громады домов, которые появляются в степи как бы по волшебству, вызывают удивление» — утверждал западный европеец.

Не скупился на похвалы и автор иллюстрированного путеводителя по юго-западной железной дороге П. Андреев. Он заявлял: «Город Елисаветград — сейчас один из лучших... здесь живут культурной жизнью, не отставая от века... Для всего района Елисаветград имеет значение и как центр просвещения».

В доме Соколовых-Бородкиных собирался аристократический литературный кружок. Григорий Александрович Барковский читал там свои переводы стихов Шарля Бодлера. Однако в жизни он не придерживался максимы французского поэта, согласно которой чудовищно приносить какую-либо пользу. Он сочетал работу в качестве присяжного поверенного с пропагандой искусства в Обществе распространения грамотности и ремесел, в котором Сергей Кириллович был попечителем бесплатной библиотеки-читальни. Григорий Александрович стал казначеем и одновременно членом художественной секции. В эту секцию входила и Любовь Сергеевна.

Накануне первой мировой войны Общество построило красивое здание для ремесленно-грамотного училища недалеко от вокзала, открыло народный детский сад для детей дошкольного возраста. А художественная секция устроила с 15 по 28 апреля 1914 года поразившую елисаветградцев и ставшую событием в культурной жизни юга Украины первую художественную выставку с художественно-промышленным отделом.

В Комитет по устройству выставки, состоявший из четырех человек, входил Григорий Александрович с Любовью Сергеевной и издатель популярной газеты «Голос Юга» Д.С. Горшков. Соколовы-Бородкины и Барковские предоставили ряд экспонатов для выставки: Сергей Кириллович бронзовую скульптуру французского скульптора Рауля Верле, Григорий Александрович — нотюрморты художника Астафьева «Хризантемы» и Колесникова «Осень», Любовь Сергеевна — известную работу скульптора В.А. Беклемишева — бронзовую скульптуру Святой Варвары, а также портрет В.А. Беклемишева кисти художника Вахромеева.

Обладание копией скульптуры Святой Варвары было тогда престижным: сама императрица Александра Федоровна заказывала с этого шедевра В.А. Беклемишева копии для себя. Любовь Сергеевна смогла получить копию без особых хлопот потому, что екатеринославский дворянин В. А. Беклемишев, ставший членом Российской Академии художеств и ректором Высшего худо­жественного училища при ней, женился, к вящей радости еще живой тогда Анны Александровны, на последней ее дочери Екатерине Ивановне. Так что он был членом семейного круга Прохоровых и Соколовых-Бородкиных.

Еще одним подарком от семьи Соколовых-Бородкиных выставке было приглашение на нее известного тогда популяризатора искусства Сергея Глаголя (Голоушева). Он читал лекции в Строгановском училище в Москве, являлся обязательным докладчиком на всех съездах российских деятелей искусств. Сергей Кириллович знал его со времени учебы в Катковском лицее. Сергею Глаголю было чем иллюстрировать свои лекции по современному искусству: местные коллекционеры выставили картины Костанди, Левитана, Е. Поленовой, Л. Пастернака и других. Широко было представлено новое украинское искусство начала XX века: декоративно-прикладное искусство, живопись, архитектура в работах харьковского литературно-художественного кружка.

Одновременно с художественной выставкой открылась и сельскохозяйственная. На ней отличились лошади конного завода Соколовых-Бородкиных. Жеребец по кличке Хвастун и кобыла Хаита получили большие серебряные медали.

Все же художественная выставка привлекла большее внимание. Ее посетило небывалое по тем временам количество зрителей. Не только были покрыты расходы по ее устройству, но и получена прибыль, которая дала возможность организовать вторую выставку в 1914 году. Кроме того, возникла мысль об устройстве в Елисаветграде постоянного художественного музея при посредстве Императорской Академии художеств. Совет Общества распространения грамотности и ремесел обратился с соответствующим ходатайством в Академию художеств. Семейные связи Соколовых-Бородкиных должны были сыграть свою роль в благополучном исходе этого ходатайства.

Но... разразилась первая мировая война, а за ней — революция. Дело устройства музея перешло в другие руки. На земское движение обрушились репрессии со стороны большевистской власти. Все активные земцы постановлением Революционного трибунала были признаны «врагами Советской власти», их имущество конфисковано, а сами они были приговорены либо к смертной казни, как Георгий Эрдели, М.Н. Бошняк, либо к заключению в концентрационном лагере, как Соколовы-Бородкины.

Спасаясь от преследований, Любовь Сергеевна с мужем и деть ми укрылась на Крымском полуострове. Там же оказалась и Варвара Ивановна с Милицей и Сергеем. Но в дальнейшем их пути разошлись. Варвара Ивановна с детьми после установления в Крыму Советской власти переехала в Москву. Милица Сергеевна вышла замуж за известного представителя советской музыкальной культуры, знакомого ей по Елисаветграду, Г.Г. Нейгауза. Сергей Сергеевич стал врачом.

Барковским же, не смирившимся с новой советской властью пришлось есть горький хлеб изгнания. В июне 1920 года они сели на пароход, отплывший в Константинополь. Существует много описаний эвакуации беженцев из Крыма. Очевидцы свидетельствуют, что условия плавания были чудовищными. Г.В. Немирович-Данченко нарисовал в своих воспоминаниях почти картины ада:

«Вся палуба — сплошной военный лагерь, напоминающий Батыя после битвы на Калке. Вся эта публика чертыхается, храпит, справляет естественные потребности, толкается отчаянно коленями и локтями, орет и запугивает друг друга чудовищными угрозами...»

Нет сомнения, что на пароходе Любови Сергеевне пришлось вспомнить обязанности сестры милосердия. Знавшие ее люди говорили, что у нее было сильно развито чувство сострадания ближнему и готовность помочь ему. Дочь В.А. Беклемишева сказала о ней так: «Она не переставала заботиться о других и никогда не думала о себе лично. Ей был дан тайный дар объединять людей».

Эти качества Любови Сергеевны являлись сплавом ее индивидуальности с ценностями, выработанными династией. В духовном облике ее сестры Милиции Сергеевна также отмечали похожие черты. В частности, писатель Ю. Нагибин, приятель Г.Г. Нейгауза, дал такую характеристику Милиции Сергеевне «бесконечная в любви и доброте».

Растерянность и упадок духа, проявившиеся у беженцев после поражения Белой армии, были быстро преодолены благодаря тому, что основная масса эмигрантов представляла собой элитарные слои бывшей Российской империи. Благородство тех, кто не падал духом, не могло не оказать своего влияния. Но особенно отрезвит их перспектива, которая открылась после прибытия их в Константинополь. Этим людям, которые воплощали в себе интеллект и дух, обладали способностью работать в наиболее квалифицированных областях человеческой деятельности, предлагали превратиться в чернорабочих на плантациях Южной Америки, в копях Южной Африки или в пушечное мясо для иностранного легиона. А они думали не только о личном выживании, а мечтали сохранить генофонд для будущего возрождения России. И когда под угрозой оказались эти идеалы, у беженцев появилось «второе дыхание». Как по мановению волшебной палочки, стала воссоздаваться структура гражданского общества, заработали земские организации — Всероссийский Союз городов, Всероссийский земский Союз. Они занялись трудоустройством беженцев в европейских странах и созданием в местах скопления российских эмигрантов условий для воспроизводства русской элиты.

Любовь Сергеевну как бывшую медсестру опекало Российское Общество Красного Креста. В июле 1920 года она с мужем и детьми была переправлена в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев в город Сербскую Каменицу. К русским беженцам там относились хорошо, но у Королевства было недостаточно средств, чтобы удовлетворить нужды всех прибывающих. Барковские находились в тяжелом материальном положении и правительственную помощь получали нерегулярно.

Наконец, в начале 1922 года им улыбнулась удача, так как они перебрались в Чехословакию. Это маленькое славянское государство сделало для российской эмиграции столько, сколько все остальные европейские государства вместе взятые. Беженцы получили целую сеть образовательных учреждений — школы, средние технические заведения, университеты, исследовательские центры, в которых прошло необходимую подготовку поколение российской элиты, сформировавшейся за границей. Дети Любови Сергеевны попали сначала в русскую гимназию в Моравской Тржебове, основанную Всероссийским Союзом городов при содействии чехословацкого правительства. В ней преподавался полный курс русской гимназии. Затем они окончили двухгодичное Русское Высшее училище техников путей сообщения в Праге. Получившие диплом Училища имели возможность получить хорошо оплачиваемую работу не только в Чехословакии, но и в Югославии, Франции, Бельгии и других европейских странах. Дети Любови Сергеевны хотели получить и высшее образование. Кирилл Григорьевич учился на экономическом факультете Католического университета в городе Лувене и получил в 1934 году степень лиценциата коммерческих наук.

Основную тяжесть в деле образования детей Любови Сергеевне пришлось вынести одной, так как Григорий Александрович умер в 1926 году. Рано овдовев, как и бабушка Анна Александровна, Любовь Сергеевна с честью справилась с той задачей, которая была поставлена судьбой перед русскими женщинами-эмигрантками, а именно: быть блюстительницей и передатчицей отцовских заветов. Ее дети не только овладели знанием, необходимым для практических дел в современном мире, но и сберегли память о предках и уважение к их ценностям.

Любовь Сергеевна тихо скончалась в Париже 29 июня 1968 года. Она сделала все, что было в ее силах, чтобы ее дети при благоприятных обстоятельствах опять реализовали тайный дар рода и смогли совершить свой новый круг активного вмешательства в исторический процесс.

--------------------------------------------

*1

2 июня 1831 обвенчаны служащий в черноморском флоте 42 бригаде 42 экипажа лейтенант Иван Петрович Барковский холост и девица Мария Стефанова дочь одесского уезда слободы Паточиной помещика отставного коллежского регистратора Стефана Андреева Косюры 

Поручителями были штурманского училища рисовальный учитель Михаил Васильевич Попов и отставной ротмистр Дмитрий Иванович Богданов 

ДАОО 37-3-379 л. 907 об. МК с. Петровское Петропавловской церкви на 1831 год

 

Обо мне | Карта сайта | Privacy Policy | Пишите мне | ©2006 Линниченко Михаил